Анна Яковлева - Из ворон в страусы и обратно

Совершенно не факт, что руки у Ренеши надежные! Шаловливые ручонки у Ренеши – это точно. И вообще скользкий тип, как бабуля не видит? Шулер. Наперсточник.

– Как, даже чай не будешь? – показательно огорчилась баба Катя.

– Нет, – наградив бабулю выразительным взглядом, Нилка и поднялась, – спасибо.

– На здоровье, Нилушка, – проворковала Катерина Мироновна и вернулась к беседе: – Да, Ренеша, все хочу спросить: кто твои родители?

К сожалению, Нилка в этот момент с размаху хлопнула дверью и ответ пропустила.

Стремясь компенсировать упущение, затаилась под дверью и услышала разговор, который вызвал в душе бурю:

Рене: Как она?

Баба Катя: Все так же. Варвара Петровна боится рецидива – повтора, значит.

Рене: Пусть запишет лекарства – я все привезу.

Баба Катя: Ей не столько лекарства нужны, сколько общение, коллектив. А еще лучше – любовь.

В комнате наступила такая глубокая тишина, что Нилка затаила дыхание, боясь себя выдать. В висках стучала кровь, мешая подслушивать.

Когда Рене заговорил, голос его показался чужим:

– Думаете, она сможет влюбиться?

– В ее-то возрасте? Еще как! – ничтоже сумняшеся расписалась за внучку баба Катя, и Нилка даже представила ее снисходительный взгляд.

На цыпочках, стараясь не наступить на скрипучую половицу в коридоре, Нилка шмыгнула в спальню.

О чем это бабуля?

У нее, Неонилы Кива, другое предназначение. Ни на что не отвлекаясь, она будет дарить радость людям: шить одежду и расписывать ее батиком – с любовью это плохо монтируется. Вообще, слово «мужчина» – это антоним слова «муза».

Из всех известных Нилке женщин только Каролина Эррера в каждом интервью рассыпается в благодарности супругу за все, чего добилась в жизни, но кто знает, что за этим кроется.

Захватив с собой настольную лампу, Нилка вернулась на веранду, села за столик и с нетерпением, от которого горели щеки и мелко покалывало ладони, взялась за кисточку.

Мысли постепенно пришли в согласие, на душе установился мир.

Для первого раза батик выходил вполне сносный.

Акварельный рисунок выйдет вообще потрясающим, воображала Нилка, накладывая мазки, – размытым, как мираж, и нежным, как поцелуй.

Поцелуй… Вот черт, привязалось слово….

– Красиво, – проговорил беззвучно нарисовавшийся Рене, и Нилка уловила сладкий запах еще не перегоревшей настойки.

Угол простыни украшала лилия, выполненная в технике Лин: был натуралистично выписан каждый лепесток, с тихими абрикосовыми тенями и полутенями.

– Представляешь, как это будет выглядеть на шелке?

– Очень красиво, – повторил Рене. – Ты закончила?

– Почти. – Нилка еще раз придирчиво осмотрела свой первый батик.

– Ты молодец, Ненила, я тобой горжусь, – подозрительным голосом проговорил Рене.

Мир и покой в Нилкиной душе лопнули, как мыльные пузыри. Как она может быть такой доверчивой дурой? А этот-то, этот… агент-провокатор… Подкрался, когда она меньше всего ждала, сладким голосом поет дифирамбы. А сам… Что он делает? Вот что делают его руки на ее спине? И на талии?

Ах, он прохинде-е-ей… Что это? Кажется, он собирается целоваться?

– Ну, что же ты? – нетерпеливо поинтересовался Рене, и Нилка с ужасом поняла, что настал час расплаты за минуту слабости.

Большими глазами она смотрела на ожидающие губы… В конце концов, если он не помнит, как это делается, то можно схалтурить.

Господи, что за глупости лезут ей в голову?

Она же хотела расторгнуть сделку и прокатить лягушатника с обещанными поце…

За две недели до свадьбы у Тоньки случилось непредвиденное обстоятельство. Обстоятельство было низкорослым и тщедушным, но чрезвычайно воинственным и отзывалось на имя Алик.

Ко всему Алик оказался ревнивым и мстительным.

– Он угрожал Вене, – всхлипывала обессиленная Тонька. Она рыдала уже час, и Нилка всерьез опасалась преждевременных родов.

– Тонечка, не реви, пожалуйста, – сочувственно блеяла она, – это вредно маленькому. Угрожать и осуществить угрозу – это не одно и то же.

– А милицию почему не вызвали? – встряла баба Катя, у которой вокруг лба был туго повязан шарф – от Тонькиных стонов и воплей у нее разболелась голова.

– Так жалко мне его, и-ирода-а, – провыла невеста.

– Ты его что, любишь? – скривилась баба Катя, поправляя шарф.

– Не зна-аю-у! – трубно сморкалась в явно мужской носовой платок Тонька. – Я вообще ничего уже не знаю.

– Ну да, не было ни одного, а тут сразу двое, – съехидничала баба Катя.