Николас Спаркс: Лучшее во мне

Он скорее напоминал офисного служащего, чем рабочего. Человек махнул ему рукой, и Доусон вспомнил его — это был тот, кого он недавно видел в воде. Осознав это, Доусон вдруг ощутил приступ тревоги, однако не успел обнаружить причину беспокойства — на плечи ему накинули одеяло и отвели в угол, на медицинский осмотр.

Когда же Доусон вернулся на прежнее место, брюнет исчез. В течение всего следующего часа на борт продолжали поднимать других уцелевших. Постепенно отогреваясь, Доусон гадал, что сталось с остальными членами бригады. Людей, с которыми он вместе проработал не один год, рядом не было. Позже он узнает, что двадцать четыре человека погибли. Почти все тела, за небольшим исключением, были найдены. Поправляясь в больнице, Доусон все думал о том, что некоторым семьям не удалось даже попрощаться со своими родными.

После этого взрыва Доусон стал плохо спать — не из-за мучивших его кошмаров, он никак не мог отделаться от чувства, что за ним наблюдают. Пусть это звучало нелепо, но он ощущал себя… преследуемым объектом. И днем, и ночью он то и дело боковым зрением подмечал какое-то движение, но когда поворачивал голову, ничего подозрительного не обнаруживал.

Уж не сходит ли он с ума, спрашивал себя Доусон. По мнению врача, Доусон страдал от посттравматического синдрома. Его мозг еще не оправился после контузии. Подобное объяснение имело под собой основание и звучало вполне логично, вот только Доусона оно не устраивало. Впрочем, он все равно согласно кивал, но выписанное врачом снотворное так и не купил.

Доусону дали шестимесячный отпуск. Колесо закона заработало. Через три недели компания предложила ему еще и денежную компенсацию, и Доусон подписал бумаги. К тому времени к нему уже обратилось полдесятка адвокатов, каждый из которых стремился первым подать коллективный иск, но Доусону эти хлопоты были ни к чему. Получив денежную компенсацию, он в тот же день положил чек в банк. Имея на своем счету достаточно средств, чтобы в глазах некоторых выглядеть богачом, он отправился в свой банк и перевел большую часть денег на Каймановы острова. Оттуда деньги попали на его общий счет в Панаме, открытый им при минимуме документов, а уже оттуда — в место их конечного назначения.

Отследить эти деньги, как всегда, было практически невозможно.

Здесь Доусон оставил себе лишь столько, чтобы хватило оплатить жилье, да еще немного на кое-какие расходы. Ему не нужно было много. Он и не хотел много. Он жил в небольшом трейлере, припаркованном в конце грунтовой дороги в пригороде Нового Орлеана, и видевшие это жилище люди, верно, полагали, что главное его преимущество в том, что оно пережило ураган «Катрина» 2005 года. Обитый потрескавшимся, выцветшим пластиковым сайдингом, трейлер стоял на шлакоблоках — временном основании, постепенно ставшим постоянным. Трейлер состоял из спальни, ванной, загроможденной жилой комнаты и кухни, где едва умещался мини-холодильник. Полы от сырости со временем вздулись, и поэтому казалось, что ходишь по наклонной плоскости. В тесной кухоньке, заставленной мебелью, на протяжении лет собираемой по комиссионкам и дешевым магазинам, линолеум растрескался по углам, а маленький коврик окончательно облысел. На стенах никаких фотографий. Хоть Доусон и жил здесь уже пятнадцать лет, трейлер воспринимался им не как дом, а скорее место, где он ел, спал и мылся.

Однако старенький трейлер Доусона всегда сиял чистотой, так же как и дома в районе Гарден. Доусон был помешан на чистоте. Дважды в год он замазывал трещины и заделывал швы, чтобы внутрь не проникли грызуны и насекомые, а перед возвращением на нефтяную вышку драил кухню и полы в ванной дезинфицирующим средством, вытряхивая из шкафов все, что могло испортиться или заплесневеть. Обычно он тридцать дней работал и тридцать отдыхал, и все, что не было герметично запечатано в металлические банки, портилось менее чем за неделю, тем более летом. По возвращении с вышки Доусон снова отмывал дом снизу доверху и как следует проветривал.

Однако при всех недостатках этого жилища здесь было тихо, ничего другого Доусон, в сущности, не желал. Он жил в четверти мили от главной дороги, а ближайший жилой квартал находился еще дальше. После месяца на буровой хотелось лишь тишины. Привыкнуть к постоянному шуму на вышке он так и не смог. К неестественному шуму и лязгу — от кранов, постоянно что-то передвигавших с места на место, от вертолетов, — в общем, к не смолкавшей ни на миг какофонии. Нефтяные вышки качали нефть круглые сутки, лишая ночами Доусона сна. Находясь на вахте, он как-то отключался от этого шума, но по возвращении в трейлер всякий раз поражался почти непроницаемой тишине даже днем, когда солнце стояло высоко в небе. По утрам до него из гущи ветвей доносилось пение птиц, по вечерам, вскоре после захода солнца, он слушал слаженную песню сверчков и лягушек. Обычно эти звуки его успокаивали, правда, иногда напоминали ему о доме, и тогда Доусон закрывался в трейлере, чтобы прогнать воспоминания. Пытаясь отвлечься, он старался сосредоточиться на простых, обыденных вещах, наполнявших его жизнь по возвращении на сушу.