Елена Ярилина: Колдовская любовь

Я почувствовала себя так, словно меня в грудь ударили.

— Да, врозь. Но если вы считаете, что это я должна приставать к нему с ласками и уговаривать его оказать мне великую милость переспать со мной, то сильно ошибаетесь. Не буду, и не ждите!

— Но хотя бы просто поговорить с ним ты пробовала? Ведь наверняка нет, ты упрямая, а он еще упрямее, вот и молчите оба.

— Отчего же? Мы разговариваем. Он спросит — я отвечу, а о чем еще говорить с ним, я не знаю. Не думайте, что я от такой жизни в восторге, мне тоже наши отношения не нравятся.

Собираясь уходить, уже почти перед порогом, Федосья неожиданно сказала:

— Ты думаешь, что вот я все учу тебя, учу, а сама свою жизнь кое-как прожила, в одиночестве. Только, знаешь, очень горько мне видеть, как ты мои ошибки почти в точности повторяешь.

— Да нет, я ничего такого и не думала даже, — поспешила я ее заверить, удивленная и слегка испуганная ее откровениями.

— Поговори с Тимом по душам, очень тебя прошу. Прерви этот ваш дурацкий заговор молчания, рискни спросить, как он к тебе относится, глядишь, что-нибудь новое узнаешь.

Федосья уж давно ушла, а я, вконец озадаченная ее советом, весь вечер думала да гадала: имела ли она в виду что-то конкретное или просто так рассуждала?

Трудно сказать, сколько бы я еще тянула кота за хвост и длила этот, как сказала Федосья, заговор молчания. Но через два дня после нашего с ней разговора ко мне вдруг влетела, размахивая какой-то бумажонкой и приплясывая, Симка, оставив дверь нараспашку.

— Ты что, совсем сдурела? Ребенка мне простудишь! Не лето небось на дворе, — кинулась я закрывать дверь.

Симка продолжала скакать как сумасшедшая и вместо слов выдавать какое-то невразумительное бульканье. Наконец, плюхнулась на диван и важно мне заявила:

— Все-таки выпустили его, Тонь, представляешь? Вчистую отпустили.

— Неужели Леню твоего отпустили? Ф-фу, ну, слава богу! Я уж подумала, что отчима отпустили, совсем перепугалась.

— Леню, Ленечку моего ненаглядного отпустили, освободили досрочно за хорошее поведение, вот!

Она делилась со мной планами, как хорошо, как весело они теперь заживут, может, даже от родителей удастся съехать куда-нибудь. Потом вскочила, не в силах сидеть на месте. Веселье так и бурлило в ней: она дрыгала ногами и крутилась. Сплясав нечто среднее между гопаком и барыней, Симка тут же умчалась, унося с собой свою радость. Это очень хорошо, что она счастлива, что возвращается к ней ее долгожданный муж, да только моя жизнь показалась мне в этот момент еще более тусклой и безнадежной.

Когда через час вернулся Тим, а он теперь не задерживался очень уж поздно, еще до времени купания ребенка приходил, я решилась на разговор.

Накрывая ужин для него, я пересказывала Симкины новости. Он слушал, не поднимая глаз, непонятно было, знал их уже или нет.

— Хорошо, — равнодушно обронил Тим, берясь за вилку. — Теперь она успокоится хоть. — И бросил на меня непонятный, быстрый взгляд.

Тим ел, а я раздумывала: о чем это он говорил? О том ли, что Симка перестанет шашни крутить с Хорьком, или же о том, что она будет за мужа спокойна? Потом спохватилась, что забиваю себе голову ерундой, которая меня напрямую не касается, и ринулась в разговор, словно в омут прыгнула.

— Я давно хотела тебя спросить, Тим, как ты ко мне относишься?

Он не донес вилку до рта и уставился на меня так, что я даже внутренне поежилась. Ни дать ни взять инквизитор.

— Ты о чем?

— О наших отношениях, о чем же еще? Ведь плохо же мы с тобой живем, разве нет? — Я еще чего-нибудь сказала бы, но не успела.

Тим крякнул, пробормотал себе под нос какое-то замысловатое ругательство, хотя раньше при мне никогда не ругался, и наконец хрипло выдавил:

— Что, обратно разводимся?

— Ты что? Какой еще развод? Разве я об этом тебе говорю? — оторопела я от такого толкования моих слов.

— А о чем? О чем ты говоришь? Всю душу ты мне испоганила, все нервы вымотала! Только каждый день и жду, что ты об этом проклятом разводе заговоришь. Думал, раз ребенок, угомонишься ты, но тебе и ребенок не помеха! — выкрикивал он эти фразы, кружа по комнате.

Я следила за ним испуганным взглядом и силилась понять, почему разговор принял такой жуткий оборот? Наконец, Тим несколько успокоился и сел, бессильно сгорбившись на стуле.

— Что ж, насильно мил не будешь. Понимаю, держать не стану, не бойся. Иди куда хочешь, но без ребенка, ребенок останется со мной, это ясно тебе?

Большим усилием воли я удержалась от того, чтобы не закричать, но голос все же у меня задрожал: