Ирина Лобановская - Неземная девочка

Вот тогда семью и настигла первая настоящая беда: друг, закадычный друг, милый, улыбчивый Петька Земцов какими-то хитрыми окольными путями прописался в квартире.

Возмущенный Акселевич-старший обратился за помощью к родному государству, которое он столько лет охранял верой и правдой. Нет, он не требовал выселить Петьку-предателя. Пусть живет… Алексей Демьянович просил предоставить семье генерала отдельную квартиру. Разве он ее не заслужил?

И ему ее дали. Когда младший, Борька, уже перешел в десятый класс.

Комната была узкая. Размахивая форточкой и устремляясь к одному-единственному окну, рассматривающему переулочек, она вечно мечтала о чем-то, особенно вечерами, когда ей приходилось усиленно отбиваться от темноты.

Нинину кровать загораживал большой шкаф, служивший чем-то вроде перегородки или ширмы. Заодно он давал хотя бы иллюзию большего пространства и позволял бабушке, живущей вместе с Ниной, чувствовать себя обитательницей своей собственной комнаты. Родители занимали вторую комнату. Они словно отделились от Нины стеной, высокой и давящей. Нина часто думала, что стены в квартире стоило бы снести.

Однажды она взяла карандаш и старательно попыталась проткнуть им стену.

— Что ты делаешь? — возмутилась бабушка.

Нина продолжала сосредоточенно долбить стенку карандашом. На монотонный стук явился отец. Выяснил, в чем дело, и уселся на диван, нога на ногу.

— Нет, ну, есть такая теория, что мир, в соответствии со своими изначальными законами, меняется, он вовсе не статичен, — начал он философствовать. — Якобы даже когда-то, в каком-то очень далеком будущем, молекулы перестроятся и расположатся по-другому. Правда, по этой теории подобное может случиться через какой-нибудь миллиард лет, но произойдет это непременно. Вот представим сегодняшнюю ситуацию: человек тычет в стенку карандашом, уверяя, что выжидает момента, когда сумеет добиться своего, и этот карандаш пройдет сквозь стену. Сторонники теории статичности мира скажут ему, то есть тебе, Нина Львовна: «Девочка, ты глупа». И со своей точки зрения будут совершенно правы! А вот сторонники теории, согласно которой в мире могут перестроиться молекулы, скажут иначе. Примерно так: «Конечно, то, что ты делаешь, смешно, наивно и, по сути, нелепо, но теоретически ты совершенно права. Потому что если ты еще так потычешь где-то лет с миллиард, то твой карандаш действительно пройдет через эту стену!» — И отец расхохотался, очень собой довольный.

Он не понимал шуток, если они были не его собственными. А когда шутил сам, то его юмор обычно не доходил до окружающих. Зато уж отец смеялся за всех сразу, оглушительно и долго, пока не уставал.

— Есть люди, не понимающие юмора. Что уж тут делать, — часто вздыхала бабушка. — Для таких и существуют юмористические телепередачи…

Нина отца ненавидела. И ничего не могла с собой поделать. Она часто косилась на него, боясь, как бы он ненароком не узнал ее мысли. Они казались Нине чересчур громкими.

Нина с трудом переносила его зычный самодовольный голос, его домашние треники, постоянно болтающиеся на коленях, — в странной уверенности, что штаны эти никогда не стираются, хотя мать такого бы никогда не допустила. Седина властно уже расположилась в его жидких, умирающих волосах. Мать говорила, что седовласость ему очень идет. Пренебрежение, этакая гримаса презрения к окружающему миру никогда не сходила с его лица.

Нина с отвращением смотрела на солидный, слегка пришлепнутый внизу нос отца, торчавший на его физиономии довольно нелепо, словно взятый с чужого лица, на его мохнатые жесткие брови, почти сросшиеся в одну жирную графитную линию. Смотрела и переживала: «Почему, ну почему он такой? Мне такого не надо… Лучше другого…» И задумывалась всерьез. Какого отца ей бы хотелось, она не знала. Пока не пошла в первый класс.

Она еще не умела рассуждать, и научилась делать это поздно, зато всегда чутко прислушивалась ко всему, что говорили люди.

Почему-то у Нины непрерывно, без конца находили черты сходства с родственниками: лоб от папы, губы от мамы, волосы и локти от бабушки… И Нина, наконец, возмутилась: а что же у нее свое, личное, только ей принадлежащее?! Неужели ничего нет?!

Она внимательно присматривалась к своему телу. И оно все больше ей не нравилось. Это тело… Ей казались постыдными его ежедневные потребности: например еда, да еще неукоснительно три раза в день, плюс полдник, как настаивала бабушка. А грязь на ногах? А пот? А этот мерзкий живот?! Его не только надо кормить, но еще и бегать по его настойчивым требованиям в туалет! Нет, это совершенно невыносимо, отвратительно! Почему нужно подчиняться именно его желаниям?!