Ирина Лобановская: Неземная девочка

Зиночка дала Борьке наболтаться вволю и отлично излить душу. Ее интересовала биография нового знакомого, а кто еще может преподнести и выложить ее лучше, чем сам виновник событий? И имя Марианны Зина сразу запомнила и взяла на заметку.

В свое время — давнее, школьное, мирное — мать тоже тщетно пыталась заставить одеться Зину хотя бы зимой. Закрывала собой дверь, бросалась на нее, прямо как Матросов на амбразуру, думала Зина, и не пускала дочь в школу.

— Пока не наденешь рейтузы, не выпущу из дома! — кричала мать. — Кто их там на тебе увидит?!

Зина кривилась и морщилась при одном только мерзком слове «рейтузы». Какая гадость…

— Ну и не надо! — меланхолично говорила она. — Могу и вовсе не ходить в школу, пока не потеплеет!

Мать поневоле сдавалась. Родители слишком часто переоценивают свои силы и возможности. И закрывать дверь наглухо можно лишь тогда, когда есть абсолютная уверенность, что ее не придется совсем скоро открыть.

Наконец начался фильм. Что-то про авиацию. Название не запомнили оба. Когда самолеты на экране стали на бешеных скоростях бросаться прямо на зрителей, Зиночка вдруг попросила:

— Борис, можно я буду за вас держаться? А то я по жизни боюсь скоростей!

Акселевич с готовностью протянул руку.

— Об что речь, — удовлетворенно пробормотал он.

Всякий раз, когда на экране вновь и вновь происходило нечто подобное, ужасающее, — а в фильме бесконечно падали и взлетали, — Зиночка с трогательной доверчивостью вцеплялась в кисть Бориса.

Акселевич упоенно предвкушал кульминацию. И не ошибся. В результате герой едва не погиб заодно со своим самолетом. Жив, правда, остался, но долго лежал в больнице весь переломанный. А Зина, переехав нервными раскаленными пальцами чуть повыше, все крепче впивалась в запястье Акселевича, потом вообще держалась уже за него двумя руками, а потом — когда режиссер-натуралист показал несчастного героя всего в крови — стиснула пальцы почти железной хваткой, а другой ладошкой плотно закрыла себе глаза.

Борька про себя иронизировал и наслаждался. Темнота помогала ему скрыть неподдельный восторг. Давно не попадались Акселевичу на жизненном пути столь инфантильные и наивно-милые девушки. Очевидно, их заботливо выращивала провинция. На счастье Борьке.

Потом вновь в фильме начались скоростные полеты, и Борис уже привычно деловито подал чрезмерно впечатлительной соседке вторую руку ладонью вверх. Запасной вариант.

— Я так дико в вас вцепляюсь, что вообще боюсь сломать вам руку! — посетовала Зиночка.

— Ха! Не волновайтесь, у меня что-то сломать трудно, я парень крепкий!

— Ну ладно. — Она снова уцепилась за его запястье.

К немалому огорчению Борьки, фильм все-таки кончился, и пришлось выйти из зала. Зина тотчас начала сострадать:

— Вы не очень устали со мной? Руку я вам всю, наверное, отжала!

— Об что речь? Никакой боли я даже не почувствовал, — честно ответил Борис и прикинул про себя: кокетничает его дама, просто нуждаясь в мужской поддержке и желая твердой руки. Или же и впрямь она столь чувствительная и пугливая? — Вопрос можно? — спросил он, закуривая.

Зина кивнула.

— Вы игде живете?

Борьке нравилось говорить так, на простецкий манер.

Наверное, если бы Зиночка, вопреки желанию Борькиных родителей и запрету мужа, обменяла все-таки свою симферопольскую квартиру на московскую, не случились бы его бессонницы, два инфаркта и вызовы «скорых». Женские руки могут спасти от высокого давления, вредной еды и бесконечного курения. Так давно думала Нина. Хотя Борька часто смеялся:

— Судьба моего сердца, Шурупыч, исключительно в твоих руках!

Но слабохарактерная Зиночка без всяких видимых мучений смирилась со своим странным положением. И казалось, нисколько не терзаясь, приняла его навсегда. Или она так умело скрывала правду? Зину никто не понимал.

Красота, ум, глупость — все эти слова никак не подходили к ней и никак ее не определяли. Единственное, что к ней шло, — это бессловесность. И еще полная подчиненность и зависимость от своей любви. Так думала Нина.

Сам Борька женщинам никогда не подчинялся.

Твердая и настойчивая Марианна Дороднова, в обиходе Марьяшка, когда-то попыталась его захомутать, но ее неженская воля быстро обломалась о кажущуюся Борькину бесхребетность. В его мнимой мягкости, вполне осознанной, четко продуманной и отточенной до несгибаемости, утонула не одна женская душа. Очень того желающая. Странным образом расположенная к никому не нужной жертвенности, а потому живущая на земле с неиссякаемой жаждой все отдать и полностью отдаться. Выложиться до конца. Почему-то уверенная в своей необходимости и бесконечной глубине собственных чувств, чаще всего остающихся невостребованными.