Ольга Карпович - Поцелуй осени

Андрей же так и не успел сказать ей «люблю», обещал, что сделает это после приезда. А за полчаса до смерти шутил и смеялся, прося ее ждать его в Центральном парке и непременно купить что-нибудь перекусить. Она знала, она всегда знала, что смерть приходит не торжественной помпезной поступью, наводя ужас и парализуя волю. Нет! Она страшна именно своей обыденностью, нелепостью, невозможностью осознать, что вот еще сегодня утром человек был, а теперь его нет, и ничего уже не поправишь.

В одну секунду оборвались жизни тысяч людей — мужчин, женщин, чьих-то отцов и матерей, сыновей и дочерей, мужей и жен, да просто счастливых влюбленных. Спешащих начать новую жизнь, верящих, как все верят, что они будут всегда. Вместо них осталась лишь видимая со стороны залива Гудзон зияющая дыра между небоскребами, на том месте, где разом приняли страшную, мученическую смерть пять тысяч безвинных людей и еще многие получили ужасные увечья, когда несколько обмотанных взрывчаткой шахидов направили захваченные самолеты в самое сердце Манхеттэна, башни-близнецы… И перед выжившими жителями огромного, прекрасного города стояла теперь непростая задача — научиться заново дышать после перенесенного апокалипсического ужаса. Кому, кому молиться, кого умолять, как избавиться от надвигающегося всепоглощающего страха, который неминуемо сделает жизнь каждого ньюйоркца невыносимой, изведет подозрениями, исполосует души, превратит из свободного человека, жителя огромной и сильной страны, в трясущееся перед шайкой жалких ублюдков, замученное угрозами животное?

Да, научиться дышать и жить заново. Это предстояло и Лике. Временами ей чудилось, будто она видит в пустой темной квартире зловещую усмешку никогда не баловавшей ее судьбы. «Расслабилась, да? Поверила в свое счастье? Перестала настороженно оглядываться по сторонам и прятаться по укрытиям? Так получай же! Вот тебе!» И тогда она валилась на пол, сжималась в бесформенный воющий комок, нашаривала за диваном бутылку виски и жадно припадала к горлышку, как к дарующему блаженное забвение волшебному источнику…

А потом пришло второе дыхание. И холодная ярость проснулась в истерзанной душе. И Лика поднялась с пола. Не сразу, сначала на четвереньки, затем, тяжело опираясь рукой о край кресла, встала на ноги. И показала скалящемуся из темноты злобному ужасу кукиш.

Этого тебе и надо, так? Хочешь запугать меня, сломить, превратить в корчащееся от страха и боли жалкое подобие человека? Так не бывать же этому, слышишь? Я выпрямлюсь и пойду дальше. И не стану ни о чем жалеть. Пускай мое отвоеванное счастье было таким коротким, пускай. Но все-таки оно было у меня! И больше я не стану бояться неминуемой расплаты. Ведь никакая последующая боль не отнимет у меня того, что было, не обесценит эти воспоминания. Господи, да почему же я не поняла этого раньше, много лет назад, когда встречала первый рассвет своей взрослой жизни, сидя на подоконнике? Ничто на свете не побеждается страхом, не искупается потерями. И чем сильнее ты боишься выступить вперед, откинуть забрало, лицом к лицу встретиться со своим страхом, тем большую власть он берет над тобой, отбирая снова и снова жалкие крохи того, что удалось тебе утаить. Нет, больше этому не бывать! Она не станет бояться. Страх умер в ту секунду, когда она судорожно нажимала на кнопки телефонного аппарата, уже догадываясь, да нет, уже зная, что Андрея нет больше в живых.

Через несколько дней, когда закончился официальный траур, и огромная, так и не ставшая ее второй родиной страна, скрипя и стеная, начала набирать обороты, чтобы возобновить свой бесконечный бег, Лика впервые вышла из дому. Одетая в вытертые черные джинсы, спрятав опухшие воспаленные глаза за темными стеклами очков, сжимая под мышкой картонную коробку большого формата. Она должна быть настоящей, до конца. Она ведь поклялась себе, что ничто в жизни больше не заставит ее отступить, позорно бежать, пригнувшись, прикрывая руками голову. И, когда через несколько часов она прошла сквозь автоматические ворота, пересекла заросший пальмами и акациями сад и увидела у бассейна мальчика, она поняла, что вот это и есть самое трудное, самое невозможное за эти последние несколько дней.

Здесь, конечно, обо всем уже знали. Белая вилла — легкое кружевное строение, утопающее в темно-зеленой листве — замерла в тягостном безмолвном оцепенении. Не задрожит резная тень на посыпанной песком дорожке, не прошелестит тяжелая ветка, увенчанная кистью розовых цветов. И лишь отрешенное, равнодушное ко всему на свете, вечное солнце жарит и жарит с безоблачного неба. Неба цвета глаз одного человека, которого нет больше на земле.