Екатерина Вильмонт: Перевозбуждение примитивной личности

Эту историю мне рассказала Дина, племянница моей старой подруги. Дину я помнила совсем девочкой, потом очаровательной девушкой, а теперь передо мной сидела элегантная, уверенная в себе иностранка, преподаватель Маастрихтского университета, вдова сорока двух лет, впрочем, на вид больше тридцати пяти ей не дашь. Но это не история ее становления, это история любви, которая, похоже, перевернет скоро всю ее жизнь. Впрочем, кто знает… Я изменила здесь только имена и фамилии.

Вот уж воистину, от сумы и от тюрьмы не зарекайся! И если проблема сумы сейчас передо мной в силу многих обстоятельств не стоит, то в тюрьму я все-таки угодила, хоть и в голландскую! И всего лишь на три дня, смешно, правда? А дело было так: выхожу я в Маастрихте из супермаркета и вижу: какой-то молодчик арабского типа вскрывает багажник моей машины. А надо вам сказать, что в Голландии обычно полицейских не видно, но, когда нужно, они тут как тут. Но не в моем случае! Тогда я выхватила из пакета литровую бутылку кока-колы, подбежала к нему сзади и шарахнула по башке!

А что еще мне оставалось? Он упал и вроде даже потерял сознание. Вот тут сразу появились двое в полицейской форме и арестовали меня. Но я не испугалась, я ведь в Европе, разберутся… Вот если б я в Америке негра так шарахнула, меня с их гребаной политкорректностью могли запросто черт-те в чем обвинить, а тут… Я позвонила своему адвокату, но три дня все-таки пришлось отсидеть. Хорошо отдохнула, между прочим. Меня только беспокоили мои звери — собака Тузик, чистокровная дворняга, и два кота, Кукс и Мойша. Но старый друг Додик согласился эти три дня пожить в моем доме и присмотреть за зверинцем. В последнюю тюремную ночь мне приснился сон — я, совсем молоденькая, играю в волейбол на пляже в Красной Пахре, где у отца была дача. Мне жарко, я вхожу в речку и плыву по течению, и мне так хорошо, прохладно, а солнышко светит, берега пустынные, и вдруг я вижу полянку, всю в ромашках, такие в природе редко встречаются, все больше на рекламных снимках в глянцевых журналах… Я вылезаю на берег и вдруг осознаю, что мне от силы лет семь-восемь, а в волейбол я играла восемнадцатилетней… Значит, если бы я не вылезла на берег, то могла бы доплыть по этой речке до небытия?

Но тут я проснулась. Странно, мне редко снятся сны, а уж снов о прошлом я практически никогда не вижу. К чему бы это, думаю?

Утром я вышла «на свободу с чистой совестью».

Встречал меня Додик — Ну ты даешь! — он обнял меня. — Как тебе голландское узилище?

— Класс! Но все-таки больше всего на свете хочется принять душ! Как там мои звери?

— Нормально! Кукс только очень скучает.

— Он обиделся, не будет неделю со мной общаться, я его знаю!

— Слушай, Динка, а кто такая Тося Бах?

— Кто? — ахнула я.

— Звонила какая-то Тося Бах. Из Москвы.

— Господи, невероятно! Это моя одноклассница… Но как она узнала мой телефон?

— Вероятно, у твоего отца?

— Исключено. Отец не знает ни адреса, ни телефона. Мы последний раз общались лет десять назад, и я тогда еще жила в Амстердаме. А что она хотела?

— Понятия не имею, спросила только, я муж или не муж. Еще спросила, где ты?

— И ты, конечно, не отказал себе в удовольствии сообщить, что я в тюрьме? — засмеялась я.

— Как ты хорошо меня знаешь! Разумеется, я сказал чистую правду!

— А она что?

— Сперва глухо замолчала, потом решила, что я шучу, а потом я сжалился над ней и заодно над твоей репутацией в родном городе и все объяснил. Так что она сегодня будет звонить, если, конечно, не слишком испугалась.

— Интересно, что ей понадобилось? Я о Тосе Бах больше двадцати лет не слышала.

— Ну, наверное, собралась зачем-то в Голландию или в Бельгию, вот и разыскала тебя.

— Но через кого?

— Ну, в принципе, можно через адресный стол найти человека.

— Но она не знает моей новой фамилии…

— Ерунда, Динка, найти человека не так уж сложно. Какая-нибудь наша Арахна <���В греческой мифологии лидийская девушка, превращенная Афиной в паука.> где-то тебя упомянула, кто-то тебя вспомнил…

— Да, вероятно…

Между тем мы приехали в маленький бельгийский город Маасмехелен, где я после смерти мужа жила со своим зверьем; Тузик с громким лаем кинулся ко мне, Мойша стал радостно тереться о мои ноги и громко мурлыкать, а Кукс смерил меня сумрачным взглядом и величественно удалился. Обиделся, как я и предполагала. Он же не знает, что я не развлекалась на стороне, а сидела в тюрьме и потому нуждаюсь в сочувствии.