Эллина Наумова: Мужчины из женских романов

– То есть это нормально для первого опыта? Просто случайно меня вынесло на три романа, в которых авторы описали, как мужчина определенного типа решил, будто чувства его подруги не выдержали испытания, и ни на минуту лишнюю возле нее не задержался. Героини все совершенно разные – темперамент, внешность, занятия. Это доказывает, что герои – не клоны. Но девицы похожи тем, что хотят и умеют любить и первое время ничего не требуют, кроме любви. Значит, слабые мужчины западают на это? – упорствовала Света.

Она кожей ощущала волны недоумения, плескавшиеся в редакторской. Если бы в тот момент ей взбрело в голову клясться, что она отыскала в самотеке романы для новой серии издательства, и доказывать это с пеной у рта и анкетами фокус-группы в руках, ей все равно не поверили бы.

– Что ж ты у нас такая непонятливая? – не выдержал реактивный Павел Вадимович.

Тон переводил дословно: «Не предполагал, что ты настолько тупая». Но Света не сводила требовательного взгляда с Нинель Николаевны. Та, вероятно, предпочла уподобиться терпеливому ангелу.

– Нормально? Скорее обычно. Слушай, в прошлом году, ты еще не работала, меня начали бесить мои авторы. Все их герои разговаривали одинаково. В диалоге невозможно было сообразить, чья реплика. А ведь есть понятие языковой характеристики. Какие-то особенности речи у человека должны быть. Я каждой это разъяснила. Обещали учесть, тщательно поработать. Шлют новые вещи, а в них – то же самое. Я встала на дыбы. Их оправдания будто под копирку: герои из одного социального, культурного, возрастного слоя, какое уж тут разнообразие. Одна пишет: «Может, кому-то придумать словечко-паразит? Тогда будет ясно, что это он сказал». Я подобрала несколько словечек для нее и остыла. Ладно, пусть у вас сокурсники говорят как магнитофоны с записью выданного журналистом и озвученного диктором текста. Но почему бабушка героини чешет на ее сленге? Почему уборщица в кафе выражается как доцент? И одна довольно молодая литераторша мне толково ответила. Потому что нынешним бабушкам-горожанкам лет шестьдесят пять, родились они в тысяча девятьсот сорок шестом году, школу окончили в шестьдесят третьем, институт – в шестьдесят восьмом. Откуда им взять диалектизмы, к примеру? Книги и газеты все это время читали, радио слушали, в ящик пялились, с людьми общались. Не говорят они ни «милостивый государь», ни «почто молчишь, соколик». Зато новояз детей и внуков у них всегда на слуху. И эффектно закончила лекцию: «Давно уже нигде самобытно и сочно не говорят. Разве что профессиональный жаргон остался, да и тот все понятнее благодаря сериалам, которые уже обо всех были». Я не сдалась. Отправилась в гастроном. Да, пожилые и не очень женщины разговаривают стандартно. Включила телевизор и стала искать по каналам какие-нибудь «вести с полей». Хотите – верьте, хотите – нет, все селяне – как по писаному. Обыкновенная речь. Но на следующий день я была вознаграждена. В метро одна девушка лет тридцати пожаловалась другой: «Я так больше не могу! Он игнолирует моими чувствами». Но на все романы таких перлов не наберешься.

Павел Вадимович, по своему обыкновению, громко засмеялся. Нинель Николаевна после блестящего монолога отчего-то выглядела печальной. Не сговариваясь, они вернулись к работе. Только Света делала вид. Почти касаясь лбом монитора, она бесцельно глядела на клавиатуру. Уловила только, что старший редактор позабавила ее упрямством авторов, которые то ли не могли, то ли не хотели внять добрым наставлениям. Уж не заподозрила ли Нинель Николаевна, будто она лишилась ума, разыскивая идеальное произведение? И дала понять – бывает, сама идет на компромисс. Что делать, легкие жанры – издательский хлеб. Но думать об этом у Светы не получалось. Когда фурункул вот-вот вырвется за эластичное, но крепкое заграждение кожи, гной пульсирует и боль неимоверная. Девушка вся была таким фурункулом. В ней ритмично подергивалась гадость сомнения, ища выход. Все летело в тартарары. Какая же это серия с одним героем? С тремя – или сколько их типов Нинель Николаевна перечислила? Кто будет читать о вечном поганце, который любит, только пока его не гладят против шерсти?

До конца трудового бдения оставалось пять долгих и, как выяснилось, никчемных часов. Разочарованная девушка гладила колесико мыши, вручную, можно сказать, перелистывая страницы романа «Я верю, он меня тоже любил». Наконец-то додумалась читать подряд любовные и эротические сцены, пусть и не хотелось уже ничего. Елизавета Алексеева описала близость скупо: «Он оторвался от ее зудящих губ, дрожащими руками неловко сорвал платье, с непонятной яростью далеко отшвырнул его. И случилось то, что случилось». «Почему губы-то зудели? – брезгливо подумала Света. – Перецеловалась? Да, про утюг она готова рассказать больше, чем про долгожданные ласки. Что там дальше? «Доверчивая идиотка на выданье»? Тут одна стопроцентно подходит под это определение – я».