Билли Грин: Идущий по звездам

Приемная была выполнена в ультрасовременном стиле. Стулья представляли собой несколько кожаных полосок, натянутых между деревянными опорами. Вместо картин по белоснежным стенам разбрызганы какие-то огромные пятна. Стройные и изящные растения милостиво выпустили один-два глянцевых листочка. А окно, хотя и занимало всю стену, слегка подкрасили, так что даже солнечный свет был приглушен.

Все тщательно рассчитали, обезличили и подобрали так, чтобы производить определенное впечатление.

Лэйкен Мерфи не вписывалась в эту комнату. Она прекрасно отдавала себе в этом отчет, и секретарше вовсе не нужно было бросать на нее испытующие взгляды через всю комнату.

На Лэйкен был темно-синий костюм, в котором лучше всего являться в суд и препираться с судьей насчет глупой системы штрафов за нарушение правил дорожного движения. Ее золотистые волосы были собраны в более-менее аккуратный узел и слегка блестели. Она надела свои лучшие золотые сережки и самые любимые золотые браслеты, а на коленях держала сумочку, сшитую по индивидуальному заказу и подаренную ей на Рождество подругой Розмэри.

Дома Лэйкен казалась бы разодетой в пух и прах, но в Чикаго, в этом фантастическом окружении, она походила на менеджера по продаже запчастей для автомобилей — которым на самом деле и была — и чувствовала себя не в своей тарелке, подобно жаворонку, затесавшемуся в стаю фламинго.

Правда, ее это не слишком беспокоило. Если бы представилась такая возможность, она не задумываясь выбежала бы поглазеть на английскую королеву, не надев на себя ничего, кроме пляжных тапочек. У нее были весьма серьезные причины, чтобы находиться здесь.

Лэйкен Мерфи была женщиной, имеющей особое предназначение.

Путь, приведший ее в эту точку земного шара, был весьма извилистым. Он начался в горах западного Техаса, ненадолго задержался в кабинете психиатра в Далласе, смущенно вернулся назад в западную часть штата и наконец уткнулся в маленький пыльный городок Пан-хандл на северо-западе Техаса.

Де Уитт. Два квартала в стороне от дороги, которая вела в голую, открытую степь.

Лэйкен оказалась здесь в надежде отыскать человека, которого звали Джозефом Два Дерева. Но обнаружила только плоское надгробие на маленьком забытом кладбище. Мистер Два Дерева умер почти двадцать лет тому назад.

Повинуясь одному только инстинкту, она в последнем порыве отчаяния разыскала пожилую женщину, которая была соседкой Джозефа Два Дерева и его ближайшим другом.

Тогда-то ей и открылось, что Де Уитт был вовсе не тупиком, а еще одним поворотом в пути. От этой женщины Лэйкен впервые услышала имя Марка Аврелия Рида.

Анабел Куртис — маленькая женщина, довольно розовощекая и энергичная для ее возраста — очень обрадовалась посещению Лэйкен и не торопясь повела свой рассказ.

— Джозеф Два Дерева был лучшим человеком, которого я знала, — сказала она Лэйкен и голос ее дрожал от полноты воспоминаний. — Он помогал всем. Питеру, Полю, кому угодно. И неважно, как он себя чувствовал, и было ли у него время. Он, не задумываясь, бросил бы мешок с золотом, чтобы поднять зашибленного пса. Такой уж это был человек.

Она со вздохом откинула со лба прядь белоснежных волос.

— Не могу передать, как мне его не хватает. Двадцать лет я ощущаю, что его нет рядом со мной — думаю, так будет продолжаться до того самого дня, когда я встречу его уже по ту сторону.

— Судя по всему, это был необыкновенный человек, — пробормотала Лэйкен. — Но правда ли, что перед смертью он обучил своего внука тому, что знал сам? — Когда Анабел кивнула, Лэйкен подалась вперед и спросила: — Что это за человек? Я имею в виду внука?

— Марк, — женщина слегка нахмурилась, словно вглядываясь в даль. — Это особый мальчик. Странный, высокий путь выпал ему. Марк с самого начала был совсем другой. Иногда это случается. Некоторые люди рождаются, чтобы быть не такими, как все. Я пыталась помочь ему. Быть ему вместо матери, надеясь хотя бы отчасти возместить ему отсутствие материнского тепла. Но все было напрасно. — Она покачала головой. — Он никогда не подпускал меня достаточно близко. Он, конечно, был очень вежлив, никогда не забывал сказать: «спасибо, мэм» и все такое, но я уверена, что он стоял в стороне от остального мира, и тот мальчик, что сидел внутри него, истинный Марк, был недоступен для чужого глаза.