Билли Грин: Идущий по звездам

— Материнское тепло, — повторила Лэйкен. — А что произошло с его матерью?

Ответ последовал не сразу. Как это вообще свойственно людям, выросшим вдали от городов, старосветская любезность была неотделима-от Анабел. Поэтому Лэйкен позволила ей усадить себя в одно из старомодных кресел и терпеливо дожидаться, пока хозяйка принесет холодный чай и тарелку с имбирным печеньем. А потом они еще немного поговорили об изменчивости погоды и современной жизни.

— Элисия, — сказала наконец миссис Куртис, — была дочерью Джозефа и матерью Марка. Не знаю, какое имя дали ей команчи. Все звали ее Элисией. — Старая женщина немного помолчала. — Нелегко было воспитывать ее одному — жена Джозефа умерла во время родов. Он жил в поселке команчей километров в пятнадцати к западу отсюда и, конечно, не мог равнодушно смотреть на то, что делалось вокруг него. Его народ был беден и немощен, молодежь спивалась и погибала от пристрастия к наркотикам. Но никому не было до этого дела. Кому были нужны эти люди? Разумеется, Джозеф желал для Элисий лучшей доли, поэтому он поселился на старой ферме недалеко отсюда и позволил девочке смешаться с местными детьми. Она одевалась, как они, разговаривала, как они. Он даже отправил ее на север учиться в колледже.

Миссис Куртис отхлебнула чаю и промакнула губы бумажной салфеткой.

— Там-то она и встретила Александра Рида. Тот был богат и совершенно не похож на ее прежних знакомых, но они полюбили друг друга, поженились и казались счастливой парой. Потом появился ребенок. Как видно, его рождение что-то перевернуло в Элисии. Кровь команчей взыграла в ней, и она потеряла покой. Подробностей я не знаю, но в один прекрасный день Элисия поднялась с места и оставила все, что у нее было. Мужа, модный дом, наряды. Машины и слуг. И сказала, что не может воспитывать сына в том мире, в котором живет ее муж. А потом привезла Марка сюда, поселившись в поселке вместе с родственниками.

Александр последовал за ней, умоляя вернуться. Не знаю, что именно произошло между ними, но, в конце концов, он сдался и вернулся на север один. Однако, — и она пристально посмотрела на Лэйкен, — тут-то и начались страдания Джозефа. Потому что едва муж Элисии уехал, ей стало его не хватать. Она томилась и чахла, казалось, что жить с родственниками ей тоже невмоготу.

— Бедняжка, — сказала Лэйкен. — Она не находила себе места.

— Вот-вот, — кивнула Анабел Куртис, — Джозеф думал, что он сделал, как лучше, но в итоге она оказалась между двух миров. В ней текла кровь команчей, но выросла она среди белых. Ни рыба, ни мясо. И он во всем обвинял себя, не мог простить себе, что загубил жизнь дочери.

Через год Элисия умерла от воспаления легких. Александр был в отчаянии, но не сказал ни слова против того, чтобы Джозеф взял на себя заботу о Марке. Думаю, мальчику тогда исполнилось два года. И Джозеф, да благословит его Господь, не повторил той ошибки, которую сделал с Элисией. Внука он воспитал совершенно иначе.

— Он воспитывал его как команча? Старая женщина кивнула:

— Каждый день он внушал мальчику, кто он — по крайней мере, кем он должен быть в представлении Джозефа. Они не вернулись в индейский поселок, но большую часть времени проводили вдвоем в открытой степи, а не в стенах дома. Джозеф учил его наблюдать различные приметы, объяснял вековые секреты команчей. Приучил быть выносливым и крепким, как его предки. Он был уверен, что Марк должен быть команчем до мозга костей. Лэйкен подалась вперед:

— И что стало с ним дальше? С Марком? Куда он отправился после смерти деда?

— О, Марк покинул ДеУитт до того, как это произошло. Ему было лет десять, когда Александр Рид погиб в результате какого-то несчастного случая. Кажется, он увлекся горными лыжами. А потом в городе объявилась эта женщина.

Анабел покачала головой:

— Я таких еще не встречала — взор ее был полон презрения. Она сказала, что Александр — ее брат, поэтому мальчик принадлежит ей. И она приехала, чтобы забрать его с собой. Что она и сделала. Два года судебных разбирательств ничего не изменили — она добилась того, что ее признали опекуншей над мальчиком.

Анабел тяжело вздохнула, и ее глаза подернулись печалью.

— Этот мальчик не проронил ни слезинки. Ему было двенадцать лет, когда они вырвали его из того, что он знал и любил, но он и глазом не моргнул. Его лицо было твердым, словно выточенным из камня. Тут же сказалось его индейское воспитание, Джозеф мог гордиться им. Но все же история выглядела довольно странно.