Джеймс Делингпоул - Едва замаскированная автобиография

Как только я ставлю плод своих усилий на стойку, его жадно хватает девушка в мехах. За ней вырисовывается приятель спортивной рубашки.

— Привет от Викки, — говорит он спортивной рубашке. — Она просит тебя узнать у бармена, когда будет готов ее сноубол, потому что до Рождества осталось всего пять дней и она боится, что опоздает домой и не успеет нафаршировать индюшку.

Спортивная рубашка смеется.

— И попроси его также, чтобы в следующий раз, когда будет смешивать, добавил немного перно в пинту черной смородины, — добавляет девушка в мехах.

Я пытаюсь поймать ее взгляд и улыбнуться, чтобы показать — да, я слышал, понимаю шутку, она очень веселая и совершенно права, но я всего лишь человек, как и она, и это мой первый рабочий вечер, и я стараюсь, как могу. Она делает вид, что не замечает меня.

Вместо этого я встречаюсь взглядом с человеком позади спортивной рубашки, который размахивает десятифунтовой бумажкой. Мой взгляд должен сказать ему: «Видишь, клиенты». Но в ответ я вижу только раздражение, нетерпение и отражение картины расчетов, которые делаешь в очереди при выходе из супермаркета, когда оказывается, что случайно выбрал кассу, где сидит прыщавый юный кассир-ученик, не способный отличить артишок от баклажана: что окажется быстрее — подождать вторым в очереди, пока тебя обслужит эта бестолковая жопа, или встать в конец другой, более длинной очереди, где твои товары обработает кто-нибудь более компетентный.

Но пока все это происходит, я действую достаточно скоординированно, чтобы наполнить почти доверху два стакана лагера. Мне остается только долить в них «топ» — черт, просто лимонада или нужно капнуть настойки лайма? Я боюсь спросить у покупателя, потому что он примет меня за идиота. Спросить Дейва я тоже не могу — после его рассказа об оксфордском студенте, который был так бестолков, что не умел приготовить даже лагер-топ. Это, наверно, и сбило меня с толку: уверен, что вспомнил бы, что нужно делать, если бы этот рассказ не засел у меня в голове. А если я спрошу Трейс, то она несомненно расскажет Дейву.

— Э-э, извини, приятель, — спрашивает спортивная рубашка. — Ты что, лайм мне наливаешь в лагер-топ?

— Ну да. А вы заказывали…

— Я заказывал лагер-топ, а не лагер-лайм.

— Ах да, конечно, — говорю я, собираясь вылить отравленное лаймом пиво в раковину.

— Нет, приятель, я это выпью, — говорит спортивная рубашка, быстро выхватывая стакан. — При такой скорости другой выпивки мне просто не дождаться.

Он обменивается понимающими взглядами с человеком, размахивающим десяткой. Человек с десяткой закатывает глаза. Он мог бы уйти, но принял неверное решение. Теперь он ненавидит себя, но меня — еще больше.

— Извините, — говорю я им обоим, — я сегодня работаю первый день.

— Сами мы ни за что бы не догадались, — говорит человек с десяткой.

— Это таким способом ты хочешь сообщить мне, что не умеешь делать сноубол? — спрашивает спортивная рубашка.

Когда наконец спортивная рубашка расплачивается за свою выпивку, я питаю некоторую надежду на чаевые. Но ни он, ни человек с десяткой после него, ничего мне не дают. Не знаю почему, но я разочарован этим. Может быть, я надеялся, что они меня пожалеют.

Работа в баре, как я начинаю понимать, устроена по-другому. Когда кто-то приходит в бар, чтобы выпить, ему неинтересно, что тот, кто его обслуживает, — доброе, смышленое, симпатичное человеческое существо с богатой и интересной биографией, тонкой чувствительностью и горячим желанием дружеского личного общения и сочувственного отношения к тому, что это временное для него занятие, от которого не зависит ничего в его жизни. Все, что нужно тому, кто приходит в бар, это выпить.

Я получаю урок в тот вечер, когда обслуживаю бар в зале для торжеств, где какая-то местная машиностроительная компания проводит рождественскую вечеринку. Какой-то развязный местный диджей крутит «The Birdie Song» и «Agadoo», в помещении становится все жарче, парни становятся все более дерзкими, девушки все более раздетыми, а заказы все менее вразумительными. Трейс заранее предупреждает меня, что это к лучшему. «Если ты и сегодня не получишь чаевых, ты не получишь их никогда, — говорит она. — Они всегда так надираются, что даже не берут сдачу».

И я стараюсь проникнуться духом обстановки. Я стараюсь не высказывать никаких суждений, я рассеянно покачиваюсь под модные хиты прошедшего года, я стараюсь не вздрагивать, когда кто-нибудь шутит, что «снаружи уже достаточно холодно», пока, не в силах более выносить этого, не выставляю ящик со льдом вперед, чтобы они брали его сами, черт их возьми.