Сьюзен Льюис - Крик души

Вспомнив теперь, как вытянулось лицо ее матери, когда она это произнесла, Никки почувствовала, как кровь отхлынула от ее собственного лица, пока она слушала, как Адам Монк произносит свое заключительное слово. Он сумел покорить весь зал суда. Никто не шевелился и даже не кашлял, очевидно, не желая пропустить ни единого слова, слетавшего с его уст. Он, несомненно, убедителен, подумала Никки, по крайней мере, с ее точки зрения, и она попыталась сказать себе, что, будь она членом суда присяжных, после этого выступления определенно вынесла бы вердикт — «невиновна». Никки даже видела, как несколько присяжных заседателей вытирают слезы, она же позволила слезам свободно течь по ее щекам, когда Монк говорил о Заке и его болезни. Ей все еще так сильно его не хватало, что сердце разбивалось каждую ночь, когда она ложилась спать, и каждое утро, когда вставала. Ей было жаль, что члены суда не были с ним знакомы: не потому, что она думала, что это может повлиять на их решение, а просто потому, что она хотела, чтобы мир знал его как красивого, живого маленького мальчика, а не как невинную жертву редкой и неизлечимой болезни.

Внезапно все словно смешалось, слова адвоката и ее собственные проходили через ее мозг, как чужие, не находя себе нигде места и потому двигаясь дальше, туда, где она не могла поймать их. Затем стены зала суда, высокие и белые, начали напоминать ей стены в тюрьме и то, как они надвигались на нее. Она чувствовала, как ее затягивают в пропасть воспоминания о тех бесконечных, ужасных нескольких днях, которые она провела в Иствуд-парк, и то, что случилось потом.

Во рту у нее пересохло; она не могла сглотнуть. Голова все еще кружилась. Неужели Сирина и ее подельщицы действительно пытались убить ее? Неужели они зашли бы так далеко, если бы надзирательница и другие заключенные не оттащили их от нее? Она тогда потеряла сознание, и окружающие считали, что она, возможно, уже испустила дух; так что, вполне вероятно, они довели бы дело до конца.

Ужасный жар распространялся по ее телу. Вполне вероятно, следующие пять или больше лет ей придется провести с подобными женщинами. Какой она станет к тому времени, как выйдет из тюрьмы? Где будет Спенс? Почему она не уделила ему больше внимания в своей схеме? Он сказал, что отказывается поддерживать ее, но солгал, потому что был здесь с самого начала.

Придется ли им сегодня попрощаться, когда все закончится?

Слушая заключительную речь адвоката и чувствуя, как жена вцепилась в его руку, Джереми Грант мучился от такого стыда, который не мог вынести. Но поскольку слова сами по себе были как наказание, а его душа должна была испытать это, он не стал пропускать их мимо ушей. Вместо этого он впускал все слова в свое сердце, увеличивая за их счет невыносимое бремя горя и вины, уже выросшее там. Хотя он сейчас ничего не говорил и даже почти не шевелился, он нисколько не сомневался в том, что как бы громко его дочь ни возмущалась, но если результат этого испытания окажется не таким, на который они надеялись, то ничто в мире не заставит его позволить ей заплатить за преступление, которое совершил он. Он уже позволил расплатиться за свой проступок ее матери, и сказать, что он сожалел об этом, было бы неслыханным преуменьшением. Он мучился с тех пор и знал, что мучения продлятся до конца его дней. Его единственное оправдание того, что он позволил Адель взять вину за смерть Мэтью на себя, состояло в том, что в горячке событий он запаниковал, а когда пришел в себя, она уже не позволила ему повернуть все вспять. Впрочем, он все равно пошел бы в полицию, если бы она не заставила его понять, как сильно они с Николь нуждаются в нем: она была все еще глубоко травмирована тем, что случилось, и едва могла справиться с собственной жизнью, не говоря уже о ребенке. И потому он пустил все на самотек, и в течение долгого времени они прикладывали максимум усилий, чтобы забыть о прошлом, но оно всегда было рядом, в тени, оно просачивалось сквозь трещины в их браке и руководило почти всеми их поступками.

Возможно, потеря всего станет справедливым наказанием за его ложь.

То, что он сделал с Заком, тем не менее было гораздо, гораздо хуже. Хотя ребенок все еще дышал, когда он покидал дом, Джереми был абсолютно уверен (он знал это в глубине души, как и все остальные), что сыграл не последнюю роль в преждевременной кончине Зака. Тот факт, что его жизнь была бы отравлена всевозможными увечьями и болью, в любом случае, не оправдывал то, что сделал Джереми: в какой-то степени его поступок, похоже, все только усугубил. Господь свидетель, он отдал бы все что угодно — свободу, даже собственную жизнь, — лишь бы суметь вернуть ребенка матери. Но это было для него настолько же невозможно, как и искоренить тот ген, который стал причиной беды.