И щеки у Кати зарделись, словно она пользовалась румянами. И губы, слегка припухшие после Димкиной атаки, были алыми-алыми. Вызывающе яркими.
И на него опять накатила волна недозволенного желания.
— Катюха, у меня голова кружится от тебя, — с трудом выдавил Дмитрий. — Ты что, нарочно меня… соблазняешь?
Она ответила вопросом на вопрос:
— Так куда мы пойдем?
И он сдался:
— Ко мне.
— А мать?
— Они с отчимом наверняка дрыхнут. После бурных возлияний.
— Не надо так про свою маму, — жалобно попросила она. — Не дрыхнут, а спят. Ну, выпили. Сегодня день особенный, можно… Это ведь твои родные люди…
— Все. Хватит нотаций. Или идем быстрей, или скройся с глаз моих, не мучай.
— Нет, я не хочу от тебя скрываться. Никогда. Пошли.
Квартира у Поляковых была однокомнатная. Зимой Дима, чтобы не наблюдать личной жизни матери и отчима, спал в кухне. Летом — на остекленном балконе, занавешенном со всех сторон пожелтевшим от времени тюлем.
Антонина Матвеевна уже несколько лет копила деньги, но, к Диминому неудовольствию, не на обмен с доплатой, а на дачу: матери хотелось быть летом «поближе к земле», да еще иметь «прикормки» от собственного огородика.
Так что друзей Дмитрий к себе в дом практически никогда не приглашал: стеснялся. Ему казалось, что их более чем скромное жилище, в котором к тому же у него нет даже собственного угла и негде уединиться, не соответствует блеску и размаху его «звездной» личности.
Исключение составлял Тимоха, который обитал на той же лестничной клетке, в такой же тесной, хоть и двухкомнатной квартирке. Тут уж никуда было не деться: все равно родители общались. То за солью или луковицей друг к другу заглянут, то просто так, поболтать по-соседски.
Но и с Тимофеем Дима всегда старался переговорить по-быстрому прямо в прихожей, прикрыв дверь в «зал» — дурацкое мамино выражение! — и поскорее выпроводить приятеля или отправиться куда-нибудь вместе с ним.
А о том, чтобы пригласить к себе девушку, не могло быть и речи. Ну как можно признаться, что он спит на раскладушке! Такой конфуз! Такой компромат!
Даже Катюша, хоть и знала Дмитрия с детства, не бывала тут никогда. Она не приставала к нему с вопросами, не напрашивалась. Чутьем угадывала, что ему это будет неприятно, хотя и не понимала почему.
И вот Дима, впервые в жизни, отпер перед нею обшарпанную дверь и впустил девушку в узкий темный коридор, заставленный старыми вещами.
Он никогда не брался ничего отремонтировать в доме, не видел в этом смысла. Как ни подновляй — все равно убожество. Дима не терпел полумер, его принципом было «все — или ничего!».
Вот когда-нибудь… когда-нибудь у него будут и роскошная квартира, и вилла, и собственный автомобиль — причем, разумеется, не какая-нибудь там презренная «Ока», а престижная сверкающая иномарка.
— Входи, Катюха, — сказал он сдавленно. — Только осторожно, не ударься. И по сторонам старайся не смотреть, тут кругом бардак.
— Я даже глаза закрою! — с готовностью отозвалась она и, конечно же, сразу ударилась о ножную швейную машинку.
— Эх, Тюха несклепистая! — Сквозь иронию в его голосе пробивалась нежность. — Давай руку.
Не зажигая света, он повел ее к дверям «зала», откуда раздавался двухголосый храп старших.
Комната была освещена пурпурными лучами заката, и Катя прошептала:
— Как у вас хорошо! Красиво так…
— Ты ж обещала глаза закрыть! — сердито буркнул Дмитрий, понимая, однако, что она не кривит душой. Ей не могло не понравиться его жилище. — И вообще, тсс! Мы не на экскурсии. Тут дрых… тут люди спят.
Они вышли на балкон, словно охваченный пожаром. Закат полыхал бешено, неистово. Казалось, все небо тлеет, как огромная головня в догорающем костре. Протяни руку за поручни балкона — и обожжешься.
Но они протянули руки не туда, а друг дружке навстречу. И все равно обожглись. Отпрянули в противоположные стороны. А потом начали сходиться вновь — медленно, осторожно, точно противники на дуэли.
И вот уже Катя уткнулась носом в Димину грудь.
И вот он уже положил ладони на ее острые, выступающие лопатки, на сей раз — осторожно и даже слегка боязливо.
— Кать, ты… правда разрешаешь?
— Да. Чтоб ты забрал с собой туда в часть, на память, мою… мою…
— Девичью честь? — подсказал он.
— Да нет…
— Ну… как это… девственность…
— Ох, да нет же! Мою любовь!
Дима попытался пошутить:
— А ты как же тут останешься, пока я буду служить? Без любви? Если я заберу ее с собой?
Читать дальше