Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

— Ужасная гнусность, — говорит Гарольд. — Нельзя допустить, чтобы доносчику это сошло с рук. Она ведь не из нежелательных для въезда лиц, скорее наоборот. Кто донес?

Мартин говорит, что понятия не имеет, и Гарольд обещает ему все разузнать. У него есть знакомые в Министерстве внутренних дел.

И тут Мартина прорывает. Он говорит, что сейчас все это уже не важно. Он решил на ней жениться и дать ей британское гражданство. Правда, сам он не уверен, что и в самом деле женится. Если честно, он надеется, что Гарольд отговорит его от этой бредовой затеи, но Гарольд и не думает отговаривать. Он просто смеется, смеется как сумасшедший и не может остановиться и при этом словно бы весь расправляется изнутри и волосатеет.

— А вы, приятель, далеко пойдете, — говорит он, — я всегда это знал. Женитесь на ней и трахайтесь сколько угодно. Я бы женился.

Живот Мартина сводит странная мучительная боль. Ему хочется есть, ему страшно. Господи, что он такое затевает? Что за авантюру предложила ему Хетти? Неужели она так мало его любит, что готова женить на другой, лишь бы самой не опаздывать утром на работу? Он страшно зол на Хетти и в сердцах решает, что непременно женится на Агнешке — просто для того, чтобы Хетти отомстить.

— Но имейте в виду, — говорит Гарольд, — нынче одним гражданством не обойдешься, им доказательств любви подавай. А вы, насколько я знаю, живете с другой женщиной, у вас с ней ребенок, и в мэрии это могут счесть препятствием. Но, думаю, о-пэр — правильный выбор. Во всяком случае, готовит она, несомненно, лучше.

— Мы будем венчаться в церкви, — говорит Мартин. — Она католичка.

Мысль уже начала обживаться в его голове. Ему хочется нормальной человеческой свадьбы, чтобы невеста была в белом платье, чтобы священник их благословил. Такой свадьбы хотела для него мать, и пора ему перейти на ее сторону, довольно отстаивать позиции отца. Может быть, она даже приедет на его свадьбу. В жизни существуют не только работа, политика и принципы. Хетти этого не понимает, но ей хотя бы достало широты души, чтобы позволить ему эту церемонию.

— Дебора тоже когда-то была католичкой, — говорит Гарольд. — И вот, пожалуйста: встал сейчас вопрос об аборте, и от ее атеизма не осталось и следа. Я не хочу оказывать на нее давление ни за, ни против, но, пожалуйста, не приглашайте ее на церемонию.

— Все будет очень скромно, — говорит Мартин. Да, он женится, теперь он это точно знает. Ему так хочется, чтобы Китти смотрела на пламя свечи и чтобы ее тоже крестили, и все это тоже возможно. Дети католиков тоже католики. Господи, что ему лезет в голову? Китти не Агнешкина дочь, а Хетти.

На экране Гарольда появляется сообщение. Он назначен на пост редактора “Д’Яволюции” (Гарольд, впрочем, надеется, что это опечатка). Ларри Джагг уволен, Гарольд Маппин остается.

Они идут обедать в кафе, отпраздновать это событие. Официантка именно такая, какой и положено быть официантке: пышный бюст, пышная прическа, крупные зубы. Гарольд не может оторвать от нее восхищенных глаз. Если Дебора оставит ребенка, у нее хотя бы грудь увеличится, хоть на какое-то время, впрочем, у его первой жены она потом навсегда высохла.

Мартина коробит от слов Гарольда. Не надо бы боссу быть таким уж свойским парнем: человека, на которого работаешь, хочется уважать. Но он глядит на официантку и вдруг осознает, что Хетти и Агнешка не единственные в мире женщины, чье тело может доставить радость, — таких женщин на свете миллионы, и все они жаждут настоящей любви, а его взгляд на них раньше почему-то фокусировался. Он заказывает еще одну порцию виски.

— Оказывается, Агнешкина мать и сестра живут в Нисдене, представляешь? — говорит мне Хетти по телефону.

— Помнится, ты говорила, что они в Австралии.

— Это Агнешка пыталась как-то выкрутиться, — говорит Хетти. — Вот и напридумывала. Она не виновата. Наши законы об иммиграции — полнейший абсурд. Ни семейных привязанностей, ни человеческих чувств для них просто не существует.

— И ты доверила воспитание своего ребенка такой отъявленной лгунье, — говорю я. — Опомниться не могу.

На том конце провода повисает молчание. Потом Хетти говорит, что я стала совсем как Ванда.

— Ба, ну перестань! Ее мать правда славная: простая, похожа на крестьянку, трудолюбивая. У нее был участок земли, она выращивала на нем морковь и продавала, но сейчас не до того: Агнешкина сестра серьезно больна. Ба, она умирает. Ей семнадцать лет, и у нее рак костей.