Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

Начитанная и образованная, готовая в любую минуту читать наизусть туманные романтические стихи сколь угодно долго, Ванда восхищала нас своей способностью схватывать отвлеченные смыслы и жонглировать ими. Жаль, что она никогда не училась в школе и потому слишком серьезно относилась ко всем требованиям властей. Мы жили в атмосфере ее страхов. Если мы ходили по траве там, где была выставлена табличка “По газону не ходить”, она не сердилась на нас — она страдала. Она завещала нам строгие правила и трезвый взгляд на жизнь, и если потом что-то и мешало жить Сьюзен, куда более праведной, чем Серена и я, так это высокие принципы нашей мамы.

В пятнадцать лет у меня начался трудный период, когда гормональный взрыв глушит разум и девочки могут пристраститься к вину, наркотикам, сексу. Как только кончилась война, мы на первом же пароходе вернулись из Новой Зеландии в Лондон. Ванда получила небольшое наследство, как раз хватило на проезд для нее самой, ее мамы Фриды и для нас, трех девочек, Сьюзен, Серены и для меня — семьи из одних только женщин. А на жизнь не осталось ни гроша.

Мои сестры без труда освоились в нищенских условиях нашей новой жизни в Лондоне, учились в школе, сдавали экзамены. Делали то, что велят, не высказывали своего мнения, терпеливо ждали, когда вырастут. Но я так жить не могла, меня переполнял гнев. Мама устроилась экономкой в дом, где ей позволили жить, — у нее не было собственных средств к существованию, пока Серена не разбогатела, — ведь ей надо было кормить нас и дать нам крышу над головой. Маму, как потом всех нянь наших детей и вот теперь Агнешку, приютила другая, более благополучная женщина, за которую она выполняла черную работу и которая платила ей гроши. Нужда всех нас гонит в услужение, во всяком случае, раньше гнала.

…Послевоенное время, конец сороковых. Все пили ром и сидр, наркотики были легкие и простые — в основном бензедрин из остатков военных запасов, в постель ложились легко, секс был наивный, неизощренный. Тело все еще оставалось храмом души. Наше юное сознание не смогло бы осмыслить, что возможна такая штука, как французская любовь. О мужеложстве никто и слыхом не слыхал. Порнография, конечно, существовала, но мы ничего такого не видели. Мог вспыхнуть мгновенный интерес, страсть и привести вас — если вы такая же лихая, как я, — со случайным спутником в какую-нибудь дрянную гостиницу, где вы проводили одну-единственную восхитительную ночь, но очень редко кто-то соглашался обслужить мужчину за деньги, стоя перед ним на коленях в темном закоулке. К середине пятидесятых все переменилось. Теперь все обучились всему.

Прошли сороковые годы, наступили пятидесятые, а мы все жили и жили в темном, сыром, с зарешеченными окнами полуподвале великолепного особняка, где мама была в прислугах. Я страдала от унижения, считала, что жить в такой дыре для меня позор, скучала по отцу, злилась на маму — зачем она увезла нас от него, ему, конечно, стало одиноко, вот он и женился снова и завел себе другую семью, как будто мы, три его дочери, не в счет.

Я ненавидела маму и злорадно разжигала в себе эту ненависть, прогуливала школу, ходила по ночным клубам, не являлась домой ночевать; когда нужно было купить что-то из одежды, продавала себя за гроши; бросила школу, не пожелав сдавать экзамены, работала официанткой — очень скверно работала, — уборщицей — и того хуже, — забеременела Лалли от исчезнувшего потом из жизни Каррена, родила ее в католическом приюте для незамужних матерей, где нас заставляли мыть лестницы, потому что это укрепляет мышцы живота и возвышает душу. Потом я подбросила ребенка бедной моей маме и снова пустилась во все тяжкие.

Судьба занесла меня в мир богемы. Мне нравились картины, нравились художники, волновал запах красок, но, в отличие от Сьюзен, я, как и Серена, не умела рисовать, а это бы спасло меня. Сначала я была подружкой художников, потом стала натурщицей, меня писал член Королевской академии искусств Уильям Гир и другие известные художники. Джо Тилсон писал мои зубы. Мое лицо и мое тело можно увидеть на стенах разных музеев и картинных галерей, и сейчас время от времени на ретроспективных выставках появляются давно забытые мной вещи, где я позировала. Я стала своего рода знаменитостью — наверно, я была хороша собой и очень обаятельна при всей предосудительности моего поведения, — но в конце концов жизнь заставила меня опомниться.

Я вращалась в кругах, соприкасающихся с обществом Кристин Килер [10] Кристин Килер — английская танцовщица и модель, известная своей связью с министром обороны Великобритании Джоном Профьюмо, вызвавшей в 1963 г. правительственный скандал. . Когда дружившего со всеми нами Стивена Уорда [11] Стивен Уорд — лондонский врач и художник, познакомивший Джона Профьюмо с Кристин Килер. обвинили в том, что он живет на деньги проституток, он покончил с собой. За неделю до смерти Уорд писал меня. Он был славный человек, взбалмошный, самолюбивый, талантливый остеопат, хороший портретист, его до смерти затравили газеты. Мы, натурщицы, вовсе не были проститутками. Мы просто радовались жизни как умели, а он нас в этом поддерживал. Но мы оказались чуть ли не в самом центре скандала, а скандал надо было любой ценой остановить, пока он не затронул самые высокие сферы.