Елена Белкина - Странные женщины

И вот я к ней пришел. Пришел, она одна, бабка еще не спит. Ну, сидим, говорим, а я ее осматриваю, будто заново, и убеждаюсь: да, нравится она мне. Очень. Потом Лиза бабке дала лекарство и та уснула. А Лиза все ходит туда-сюда, решила вдруг какие-то мелочи убрать.

Я говорю: ты не мельтеши, сядь ко мне на коленки, отдохни. Она отвечает: жуть, какой ты смелый стал. С Везовым даже подрался. Что с тобой?

Ерунда, пустяки!

А у самого, между прочим, и синяки, и губа не прошла еще. Но все это на лице так разрисовалась, что лица не испортило. Наоборот, необычный вид какой-то стал. Лизе нравилось, я это видел. И она садится ко мне на колени, за шею обняла, ногами болтает.

Я говорю: ты мне уже сто лет нравишься.

Она говорит: я всем нравлюсь.

А сидим на диване. Я уже прикидываю мысленно, как я ее сейчас… Начал в шею целовать, потом в губы. Она тоже, и так здорово, что кошмар. Я окончательно понял, что она мне нравится. И уже ее на диван, тут звонок. Я говорю: не открывай, а она говорит: а вдруг кто пришел, кто мне нужен? Вот логика!

Явился этот самый медик из мединститута, студент, я его и раньше встречал. Принес бутылку вина, но я не стал пить, Лиза тоже, хотя в общем-то не отказывается обычно. Я почему-то подумал, что это хороший признак. Студент умничает вовсю. Выпендривается. Он говорит, что национал-патриот, но я не верю. Просто выпендривается. Начал говорить, что нация окончательно деградирует, если не провести чистку. То есть всех уродливых, сильно больных, тех, от кого потомство плохое будет, надо или уничтожить, или отправить на урановые рудники. И через пять лет нация будет процветать. В общем, гонит пургу, Лиза смеется, а я даже не спорю, просто смотрю на него, как на дурака.

Он мне вдруг говорит: а разве детское время не кончилось, разве вам домой не пора?

Я говорю: кончилось, поэтому вам тоже пора баиньки.

Не смешно, конечно. Мне вообще что-то надо делать с чувством юмора, надо как-то его развивать. У меня его совсем почти нет. Дубовое какое-то. А политику чувство юмора необходимо.

Потом студент еще что-то говорил. Вроде того, что его любимое место — морг. Там он понимает, что человек — уродливое существо. Лизе говорит: вот ты, говорит, сейчас красавица. Личико и все остальное. Грудки красивые, как чашечки. Как пиалы. Ножки стройненькие. Но вот ты помрешь, и уже через два часа будешь полная уродина. Будешь на столе лежать, глаза ввалятся, нос вытянется, щеки втянутся. Грудь станет синяя и каменная на ощупь. Ножки сразу кривенькие станут, тоже синие. Вообще, говорит, у всех трупов ноги кривые.

Лиза кричит: перестань, а сама хохочет.

Я молчу.

Тут опять звонок. Пришел парень, которого я раньше не видел. Назвал себя Жан. Кличка, наверно, такая: Жан. Со мной он познакомился, а со студентом поздоровался — значит, уже знакомы. Жан оказался без комплексов, спросил у меня и у студента: есть деньги? Мы дали ему. Лиза говорит: опять напьешься?

Он говорит: если б их не было, то есть это он про нас, то я бы не пил. Я к тебе пришел, а не к ним. Вечно у тебя орава целая. Прогони их, тогда я останусь и пить не буду.

То есть наглеет на глазах, но студент, между прочим, помалкивает. Даже про любимые свои трупы перестал рассказывать.

Она говорит: ты тут не хозяйничай, и вообще ты мне на фиг не нужен, иди и пей в другом месте.

Он говорит: не могу, я где деньги взял, там и пью, закон вежливости. Ушел и скоро вернулся, и они со студентом стали пить. Лиза слишком добрая. Так нельзя.

В общем, они выпивают, студент начал опять про трупы, но Жан его перебил. И начал рассказывать, как он с какими-то там друзьями, он все имена и клички назвал, штук десять, позавчера нарезались. Это полный кошмар. Ну, собрались, купили водки, напились, кто-то блевал, кто-то с балкона презервативы с водой бросал…

Сколько можно об этом рассказывать? Минуту? Пять минут? Он целый час об этом рассказывал!

А время идет. Я смотрю, они напиваются уже помаленьку. Это хорошо. Но у них все кончилось, они стали у Лизы денег просить. Она не дает.

Я ей говорю: дай мне, я завтра отдам.

Она мне дала, и я сам в магазин сбегал. Прихожу, а там уже еще двое сидят. Обоих знаю: один по кличке Бубен, другой по кличке Дэн. Денис, скорее всего. Сейчас все Денисы Дэнами стали. Это как в урловской группе «Мальчишник», там тоже есть Дэн, они делают вид, что про себя поют. Хотя, может, и про себя. У меня их кассеты нет, потому что полная гадость. Но по радио как-то слышал. Что-то в духе: