Елена Белкина: От любви до ненависти

Я терпеть не могу выражения «бороться за любовь».

Нет, когда-то, в романтические времена, оно употреблялось в романтическом смысле: к примеру, родители принадлежат к разным сословиям или враждуют домами, а дети вдруг полюбили друг друга. Ромео и Джульетта, так сказать. Ну, и дети благородно борются за любовь. Чтобы в итоге или, как у Шекспира, помереть, или благополучно связать себя узами брака и начать через год-два друг друга жрать морально, обидевшись, что романтика кончилась гнусным, блин, бытом.

Я груба иногда, как мужик, но прекрасно знаю, о да, я прекрасно знаю, что мне это идет: внешность тонкая, изящная, в девичестве вообще херувимская. При такой внешности подобная грубость шармом называется.

Но я груба по-настоящему, без подделки, не для имиджа там какого-нибудь, а от природы. Во мне много жесткости. Я вообще типичная деловая баба. Я стерва. Я подчиненных, будучи редактором газеты, довожу до слез (девушек-корреспонденток) и до нервного мата (юношей-корреспондентов). Газета у нас не молодежная, а вполне серьезная, просто уж такой молодежный коллективчик подобрался, я в свои тридцать пять чуть ли не старше всех.

Серьезная-то серьезная, но все понимают, что хозяин, владелец ликероводочного завода, завел ее для собственного удовольствия и пользования. Поэтому резких политических движений мы не позволяем себе, сознательно стараемся пожелтеть, чтобы тираж раскупался, чтобы хозяин нас не разогнал. И — желтеем успешно.

Я стерва.

Но при этом — нежнейшая женщина и без любви, блин, прошу прощения, жить не могу.

О чем я?

Да, о борьбе за любовь.

Так вот, в наши неромантические времена под этим понимается борьба за то, чтобы завладеть человеком, захапать его.

И вот это-то при всей моей стервозности мне — претит. Сейчас, теперь.

И еще: я никогда не хотела быть брошенной.

Нет, это не еще, это — главное.

Я ненавижу это слово. Брошенная. Вещь. Тряпка. Нечто устаревшее. Негодное к употреблению. Выброшенное. Выкинутое.

Ни за что не соглашусь.

Лучше брошу первая.

Но — проморгала. Не успела.

Меня все-таки бросили.

А сначала именно боролась за него.

Да нет, за место под солнцем вообще.

Я приехала из маленького городка в этот большой миллионный город, красивая и умная, как черт, поступила на филфак (медалистка!), точно зная, что хочу после окончания стать журналисткой, газетчицей. Я была активистка, спортсменка и все остальное. Преподаватель античной литературы, молодой кандидат наук и доцент Петр Павлович Спицын сначала просто нравился мне, а потом поняла: влюблена. До истерики. Данные собрала в один момент: холост, умеренный бабник, может выпить, но в меру, родители потомственные торговые работники, живет сам по себе в двухкомнатной квартире с телефоном. И чтобы такое, блин, богатство досталось кому-то другому? То есть — другой? Да ни за что!

Хотя, естественно, на него многие покушались. И из чисто меркантильных соображений, и в сочетании с нормальным женским интересом: мужик-то, в общем, ничего себе — высокий, лицо умное и, как почему-то говорят, породистое. Это точно. В чем она, эта порода, не понять, но посмотришь: точно, породистое! (Хотя порода-то — торговая, так или нет?)

Я же, если бы не влюбилась по-настоящему, плевала бы на его квартиру и прочее. Клянусь. Потому что я стерва, да, но стерва с душой, и если уж сделаю что-то подлое, то исключительно по душевному порыву, а не по материальному расчету!

Тогда еще, если вы помните, существовали студенческие отряды, а также были поездки на сельхозработы с житьем в бараках под присмотром несчастных преподавателей.

После первого курса за тем, как мы днем перебрасываемся помидорами на поле, а вечерами дуреем от скуки и даже иногда пьем вино (за неимением на филфаке мужского контингента), наблюдал как раз Петр Павлович. Он прекрасно понимал, хотя у него руки чесались на юных красоток, что он на виду, что положение ему ни к кому приблизиться не позволяет. Я это тоже понимала. И вот уже неделя прошла, и никакой возможности не представилось даже словом с ним перемолвиться без посторонних.

Но я следила за ним, следила, как пантера, как рысь, как кошка камышовая, как хищная крокодилица; называйте как угодно, мне плевать, я ваше мнение не очень-то в расчет беру, мне главное — самой о себе знать правду.

И не упустила момента!

Он крепился, крепился и к концу первой недели не выдержал, захотел расслабиться. Было так.