Грация Верасани - Возьми меня, моя любовь

Саве играл на электрогитаре с «Сета Круда» — рок-группой, которая успела записать пару дисков. На этом все кончилось, он разругался с Винче, певицей, и группа распалась год назад. Если не подворачивался кто другой, Саве обхаживал фанаток, пиарщиц, девушек из группы поддержки и журналисток.

Из ныне живущих едва ли кто так ловко проворачивал делишки за спиной. Голубые маслянистые глаза, жгучий и насмешливый взгляд, пухлые губы, как у Мика Джаггера; футболка с надписью «Почему бы нет?» и татуировки, остроумные реплики, краденые у Тото Кутуньо, беспредельная чувственность улыбки подчиняли мир, и тот был у ног Саве. Дьявол за два сольдо, если не брать во внимание остальных: личность с большой харизмой.

В постели Саверио был нежен и очень силен. Знал, как отправить меня в кругосветное путешествие, с мудрыми взлетами, остановками и разгонами. Я говорила, что он великолепен, и было великолепно доверяться ему на проторенной дороге, разделяя страсть.

Я не пропускала ни одного концерта. Стояла в толпе, не отрываясь, глядя на сцену: как Саве сливается с гитарой и звуками, которые извлекает; ловкие быстрые пальцы на струнах, скульптурно неподвижные позы, взгляды вскользь или вниз на педаль, но никогда — на публику. Когда концерт заканчивался, я отходила в сторону, в угол гримерки, и смотрела, как он расцеловывает в щеки фанаток. Я подмигивала понимающе, ласково, когда девушки рассовывали по карманам его брюк номера своих телефонов.

— Уже ничего не поделаешь, — выкручивался он, — ничего нельзя изменить. Не терплю людей, которые говорят: «Я дерьмо, хрен моржовый, но ничего не могу с этим поделать». Если ты можешь что-то натворить, то, черт возьми, можешь и исправить!

В последний вечер, в «Эстрагоне», он прислонился к балкону в полутьме, и джаггеровским ртом словно приклеился к одному из последних завоеваний. Я подошла, хладнокровная, словно рептилия, и остановилась в шаге от блондиночки, что уставилась на моего парня коровьими глазами.

— Заслуживаешь смерти, — сказала я.

А Саве улыбнулся:

— Габри, ты настоящая писательница. Но различай, где книжки, а где жизнь.

Час спустя я танцевала техно на дискотеке Матисса в компании молодого хипхопера.

Целый месяц мы не разговаривали. Неожиданная встреча. Немая сцена в пиццерии. Бессмысленный спор. Кто-то должен был ухитриться наполнить бытие свежестью и напомнить, что жизнь сложнее, чем кажется. Он сознался в новой интрижке в баре «Фашон» только месяц спустя. Я подумала: «Она моложе меня». Он подтвердил. Подумала: «Он вернется, как обычно, как возвращался до сих пор». Но на сей раз все было всерьез.

— Габри, все кончено. Ничего нельзя поделать.

Эмилио часто спрашивает:

— Почему ты прощала интрижки?

— Я слишком многое ему прощала.

— Поделишься со мной?

— Ну нет. Знаешь, когда я писала роман и он был только в проекте, Саве уже навострил лыжи…

Ну да, может быть, я доехала до конечной остановки раньше Саверио, но не хотела признавать это. Возможно, я погасила праздничные фонарики и вокруг не было видно ни зги, но разве следовало спотыкаться в темноте ради того, чтобы остаться там, где праздник закончился и двери захлопнулись. Мне говорили, что пройдет время и будет легче, мы будем перезваниваться, как двое старых приятелей, иногда ужинать вместе… Сейчас мне это кажется невозможным.

Я лишь хочу вернуть немного легкости. Что такое легкость? Смесь ча-ча-ча и «Сюзанны» Леонарда Коэна?

Как бы там ни было, сейчас мне тяжело.

Сегодня закрылся на каникулы бар Арнальдо, поэтому я иду в бар «Зодиак», что расположен между цветочным магазином и табачным киоском, переполненный рабочими в обеденный перерыв; они сидят за столами на пластиковых стульях, едят холодную пасту или салат и подбирают крошки.

Как в любой понедельник, совершаю крохотное правонарушение: ворую из стеклянной пиалы с барной стойки горсть шариков из пакетика «Дьетора», которые потом беспечно засовываю в кошелек. Попивая кофе, оглядываюсь вокруг служащие, рабочие, продавцы, торговые представители. Лица, по которым без тени осмысленности проходят минуты, часы и недели. Все здесь, на заднем плане, с чашками в руке или столовой вилкой, жертвы усталости, пищеварения и самоконтроля.

Кассирша «Зодиака» собирает жесткие волосы в пучок, лоб украшен двумя прыщами, на лице — хроническое выражение ангельского тупоумия. Медленно и сосредоточенно, словно это требует нечеловеческого усилия, сгребаю сдачу с блюдца. Я измучена, но собираю монеты и кладу их в кошелек.