Грация Верасани - Возьми меня, моя любовь

О Бруне и Мартине в моем романе не было ни намека. Я приберегаю их. Может быть, хочу им понравиться.

Я знаю их всю жизнь, мы бывшие однокурсницы по лицею, и на протяжении этого вымени, не считая нескольких коротких или длинных перерывов, — Бруна успела побывать замужем и снова стать свободной после развода — хотя бы раз в неделю вместе ужинаем или ходим в кино.

Бруна — светленькая, натуральная блондинка, славянка, у нее небольшие круглые глаза, черные, словно два арбузных семечка. Она сильная женщина, практичная, всегда в движении. Работает в суде, занимается прослушиванием телефонных разговоров о торговых операциях по отмыванию грязных денег, полученных с проституции и продажи наркотиков.

Мартина более хрупка и апатична, у нее темные кудри, огромные каштановые глаза и телосложение балерины. Она занимается психологией, но настоящая страсть — гностическая антропология. Когда два года назад Тео бросил Мартину, та принялась читать книги типа «Выздороветь: как и почему», «Судьба как выбор», «Путь к богу». Месяцами подруга говорила только об Ошо и о других просветленных, эзотерике и медитации. Затем познакомилась с медиумом, преследовала далай-ламу на конференции во время турне по Италии и с другими духовными фанатами сколотила группу для поездки в Тибет. Мартину слегка огорчает наш скептицизм, а нас — ее внезапное просветление. Как бы там ни было, она заявила, что наконец-то пришла в состояние гармонии с собой и что со мной и с Бруной все тоже будет хорошо. Вот уже пару месяцев новообращенная медитирует с Джанни Рамацца, медиумом, который стал ее экстатическим «настройщиком души», дважды или трижды отправлялась поужинать с ним и полагает, что ни капельки не влюблена.

Ровно в девять мы сидим за столом перед парой кульков, смазанных китайским соусом, и бутылками с пивом. Чувствую, что подруги умирают от любопытства, горя желанием узнать, как все закончилось с Саверио, но и они понимают по моему лицу, что сейчас мне не хочется говорить об этом.

Отставляю бокал с дарами Бахуса, который протянула Мартина, и спрашиваю:

— Как там твой мистик… Твой настройщик?

Отвечает Бруна, хихикая:

— Позвал еще раз, сказать, что у него проблемы с потенцией.

— О, настоящее чудо.

— Вы ничего не понимаете, он выше секса, он выше этого…

— Как и я, — перебивает подругу Бруна, прожевав кусочек весенней зразы. — Но не специально, помимо воли.

— Нет, он вовсе не озабочен, в отличие от тебя! — настаивает Мартина.

— Где же Казановы, похотливые самцы, пляжные плейбои и нимфоманы из спортивных баров? — продолжает Бруна адвокатским тоном. — Те, что кончают после тебя, что щупают тебя в автобусе…

— Ой, — вздыхает Мартина, — воздержание гораздо более поэтично.

— Щаз! — поворачивается к ней Бруна. — Ты предпочитаешь воображать, что если б это был кто-то другой… Знаете, что я думаю? В один прекрасный день мужчинам останется в тревоге дожидаться чужой инициативы.

— Павийцы, — говорю я, — утверждали, что извергающий семя раньше времени не заслуживает жизни.

Бруна рубит сплеча:

— Отлично сказано.

Ужин закончился, мы обнялись втроем на диване, водрузив пепельницу посередине, а кофейник на огонь.

— Собираюсь написать новый роман, — объявляю я подругам. — Только на этот раз постараюсь избежать откровений о себе.

— Это точно будет роман? — подтрунивает Бруна.

Я не реагирую на подначку:

— Не знаю, что-нибудь социальное…

— Габри, я дам тебе идею, все девочки там должны быть как те, которых я вижу в суде…

— Заурядные истории сутенеров… — не одобряет Мартина.

— Марти, Бог знает, что ты делаешь в психологии, если не понимаешь…

— Я лечу женщину, которой изменял муж, которого… — она в нерешительности умолкает.

— Которого что?

— В конце концов она дождалась, когда муж уснет и потом…

— И потом?

— Полила простыни бензином и чиркнула спичкой.

Я теряю дар речи. Но Бруна интересуется:

— Он умер?

— Нет, только ожоги второй и третьей степени на грудной клетке и ноге.

— Черт побери… Как думаешь, можно взять у нее интервью?

— Габри, нет! Чтобы тебе потом пришла в голову такая же ненормальная идея?

— Нет, Марти, нет, — успокаиваю я ее.

И думаю, что никогда бы не сделала такой вещи с Саверио, не смогла бы оставить его, полусожженного. Лучше уж выстрелить в грудь или спихнуть со скалы.

Почему я не предчувствовала, что произойдет? Страсть к «Ред Хот Чили Пепперс», еще одна — к родной команде, «Интер», и последняя — к кокаину. Пять лет я глядела на его рыдания по бессмысленным с виду поводам (я твердила себе: «Он такой восприимчивый» ). Он напивался, трезвонил в дверь среди ночи, вопил и будил соседей и входил, распевая: «Только ты» (я талдычила: «Так мило» ).