Валентина Седлова: Семь-три. Оператор

За стенами «Теремка», как называли здание Службы спасения, по причуде архитектора выглядящее как сказочный домик, вовсю бушевало багрянцем листьев и солнца бабье лето, а девчонки привычно вздыхали и сочувствующе улыбались друг другу. Осень и весна — известный период обострения всех психических расстройств. Поэтому в эти периоды Служба спасения работала, что называется, на износ. Возрастало количество самоубийств, немотивированных преступлений и травм, но что самое неприятное — в радиоканале появлялись «помехи». Помехами называли радиохулиганов, которые засоряли рабочие каналы разговорами друг с другом, матерились, пытались спровоцировать корреспондентов на ответную грубость и устроить перебранку. Самая нервотрепка начиналась тогда, когда помехи цеплялись к девчонкам-операторам. Спокойно общаться с корреспондентами, не обращая внимания на то, что мерзкий гнусавый голос вот уже пятую минуту подряд распевает на весь эфир «у парнишки хер стоял — оператор отсосал», или еще что-то из того же репертуара — здесь нервы надо иметь стальные. Или не иметь их вовсе.

Кристина в такие моменты была для всей смены палочкой-выручалочкой. Она вела радиообмен так, будто кроме нее и корреспондентов в канале не было никого, пропуская все высказывания радио-дебилов мимо ушей. Девчонки по-доброму завидовали ее выдержке, но на самом деле секрет раскрывался просто: Кристина никогда не принимала гадости на свой счет. Для нее «помехи» были только помехами, и не более. Ей действительно было все равно, какую еще пакость выплюнет из себя радиохулиган. Даже когда в эфире кричали: «Эй, четыреста вторая, я сейчас к тебе подъеду, ты меня скоренько обслужишь?» — это относилось не к ней. Ну и что из того, что четыреста второй — это ее личный номер. Была бы на ее месте, скажем, Инка триста пятьдесят первая или Ленка двести сорок восьмая — ничего бы не изменилось. Все те же угрозы, та же похабщина. К ней лично это не имеет никакого отношения.

Кристина как раз отдыхала и пила чай, когда в комнату, служившую операторам днем столовой, а ночью спальней, влетела раскрасневшаяся Ленка.

— Ну, что случилось?

— Слушай, на этот раз это что-то невообразимое. Эта сволочь сказал, что встретит меня вечером на крыльце «Теремка», а дальше я на собственной шкуре узнаю, как относятся к спасательским подстилкам. Достали, гады! Я больше так не могу!

— Ленок, да расслабься ты! Мало ли уродов на свете? Собака лает — ветер носит. Наплюй и разотри.

— Не могу, понимаешь, не могу! Не знаю, как я вообще выдержала, еще пара дней в таком режиме, еще чуть-чуть — я и пяти минут не смогу продержаться. Все, ухожу на сотовую или на городские. Или брошусь начальству в ноги, пусть во второй зал переводят. Буду как птица-секретарь платные справки выдавать. Ну, не могу больше на эфире, хоть режьте меня!

— Ты же знаешь, что на телефонах сейчас ситуация похлеще, чем у нас. Триста семнадцатая говорит, что сегодня скорую к ребенку с температурой под сорок десять минут вызвать не могла, сплошные звонки от придурков и хулиганов. Даже заблокировать телефон не получается, все равно пробиваются. Так что смысла в переходе нет: шило на мыло менять. Да и что тебя так в этот раз взволновало? Ничего нового эти козлы пока не придумали. А подобную чушь я уже даже и не запоминаю — столько ее на уши льется.

— Кристя, ты не понимаешь. Мне действительно очень страшно! Меня ведь однажды уже так подкараулили на улице. Я тогда еще в спасении не работала. Шла себе вечером из института, думала о предстоящей свадьбе — у меня ведь тогда мальчик был с ресничками в полщеки, цветы, любовь и морковь — и все такое. А тут трое: «Девушка, у вас не найдется закурить?»

— Ну, и?

— А что дальше рассказывать? Мы с тобой такие истории ежедневно пачками слышим. Как до дома добралась — не помню, мальчик мой как узнал, что со мной приключилось — сразу слинял. И ведь что самое обидное: я до этого вечера девочкой была. Ей Богу, знала бы, что все так обернется — не берегла бы себя, как вазу хрустальную. А так все этим подонкам досталось.

— Нашли их?

— Нашли. Мне терять было нечего, я хоть из последних сил, а попросила маму вызвать скорую и провести все их мерзкие процедуры. Знаешь, как мне хотелось с себя всю эту грязь смыть, а терпела, потому что знала, что иначе никому ничего не докажешь. И гадов этих я хорошо запомнила, на всю жизнь. Их когда брать поехали, они так и сидели в том подвале, где меня насиловали. Думали, что запугали меня, что все им с рук сойдет. Дальше разбирательство, суд, все трое загремели куда надо. И вот их из зала суда выводят, а один, тот, что постарше, повернулся ко мне и говорит: «Рано радуешься, сучка, отсижу и вернусь, тогда жди в гости». Конвоир его сразу в спину как подтолкнет, тот едва себе лоб не расшиб. А на меня словно паралич напал. Стою и с места стронуться не могу. И ведь понимаю, что ничего он мне сделать не может, что его на зоне оприходуют так, что мало не покажется. И все равно страшно. Как представлю, что до его освобождения всего несколько лет осталось, так сердце и замирает.