Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах

— Как, простите, фамилия? — переспросил швед.

— Страутниек… — по слогам повторил Генрих, — это моя мать, — и продолжал диктовать: — Прибуду Гетеборг Швеция, двадцать восьмого октября, пароходом «Анна-Мария». Если можете, приезжайте. Целую, Генрих.

Он на миг обернулся к Артуру, встретил его презрительный взгляд, не смутился, не отвернулся, вытер ладонью проступившие над верхней губой бисеринки пота и вызывающе усмехнулся.

Трофейный «опель», за рулем которого сидел сам Калниньш, заехал во двор рыбзавода. Андрис — он был в форме — выбрался из машины, не спеша оглядел двор, заваленный штабелями пустых ящиков, прошел вдоль забора, как будто прикидывая его высоту, остановился у выбитой доски, сквозь которую было видно море, пнул ее ногой и не торопясь пошел к цеху. Тут стояли те же самые столы. Возле них работали женщины, нанизывая рыбу на длинные железные прутья. Та же печь, пышущая жаром, возле нее суетливый мастер. Увидев входящего Калниньша, он заторопился навстречу:

— Редко навещаете, товарищ Калниньш, — пожимая майору руку, улыбнулся мастер.

— Ну, как рыба? — спросил гость.

— Маловато. Но зато какая — жирная, крупная… Вся по высшему сорту.

И как в прошлый раз Артуру, он протянул Андрису еще горячую золотистую рыбку.

— Поговорить надо, — тихо сказал Калниньш.

— Понятно, — почтительно кашлянул мастер.

Они вышли во двор, сели среди штабелей пустых ящиков, тускло поблескивавших рыбьей чешуей.

— Как там наши «иностранцы»? Ничего нового не слышно? Вот выкинули номер… Не могли в море советский корабль найти. Прямо на шведа вышли, — хохотнул своей шутке мастер, но, не встретив поддержки со стороны майора, переменил тон. — Скоро вернутся, не знаете?

— Не знаю, — сухо ответил Калниньш. — Думаю, скоро. Кстати, вы не в курсе, почему Артур оказался с ними?

— По-моему, он хотел проверить уловы. Все ли на завод сдают. С планом у нас, понимаете, туго.

— А на рынке полно рыбы. Самого свежего копчения. Утечка с завода возможна?

— Как вам сказать, — задумался мастер. — Рыбаки — народ честный. Но много ли их осталось? Война… Подвизается здесь всякий сброд… Не каждому в душу влезешь.

— Например?

— Примеры разные, — уклонился от прямого ответа мастер. — Хотя бы этот очкастый рижанин… Который с Артуром к шведам уплыл… Что мы о нем знаем? А ведь приходится кланяться. На погрузке каждая пара рук дорога. И отвозить на базу помогает, и еще кое-что…

— Он и вправду брат Марциса? Или родственник…

Мастер осклабился:

— Такой же брат, как я муж английской королевы.

— Откуда у него лодка с мотором?

— Вот это и я хотел бы знать. Присосался к Марцису, окрутил парня…

— Вот что… Составьте-ка мне список всех, кто непосредственно имел отношение к погрузке, перевозке и сдаче продукции на базу. Через час заеду.

Калниньш поднялся, мастер тоже с готовностью встал:

— Будет сделано.

У одного из домов ночного Иркутска стояла машина «скорой помощи». Подле нее суетились с носилками санитары. Марта в наспех наброшенном пальто выскочила из подъезда:

— Шарф… Шарф забыли.

Никто не обернулся. Санитары почему-то замешкались с носилками возле раскрытых задних дверей машины, им помогал бледный, без шапки Петр Никодимович. Александр неподвижно вытянулся под одеялом, его лицо казалось безжизненным. И только когда Марта, нагнувшись над ним, заботливо обернула его шею шарфом, улыбнулся слабой, виноватой улыбкой. Носилки проскользнули внутрь машины, Петр Никодимович тяжело взобрался следом. Дверцы захлопнулись, и «скорая» с ревом исчезла в ночи, посвечивая в темноте красными огоньками.

У подъезда, прижавшись друг к другу, стояли две одинокие женские фигуры. Марта обнимала всхлипывающую Антонину Сергеевну — мать Александра.

— Господи, третий раз за полгода, — в отчаянии пробормотала женщина. — Ты не представляешь, Марточка, что это для матери значит. Всю войну ждала, ночей не спала… И вот теперь, когда все кончилось, когда ему жить бы и жить…

— Успокойтесь, Антонина Сергеевна. Ну, прошу, не плачьте… Все обойдется, все будет хорошо. Саша поправится, начнет снова работать… Он сам говорил…

— Что обойдется? Какая работа? — не сдержав отчаяния, всхлипнула женщина. — Ты не знаешь, Марточка, ничего не знаешь… — И уткнувшись лицом в пальто Марты, Антонина Сергеевна безудержно зарыдала.

Марта сидела возле кровати Александра, в отдельной палате для тяжелобольных и старалась не выдать волнения. Вид у Ефимова был страшный: глаза ввалились, нос заострился, губы обметало лихорадкой. Но он крепился.