Эдишер Кипиани - Шапка, закинутая в небо

— А вы почем знаете? — не уступал я, хотя и чувствовал, что старик близок к истине.

— Знаю. Так уж человек устроен.

— Скажите, раз знаете. Для следствия это весьма существенно. — Я нарочно заговорил официальным тоном.

Но он молчал, и я подумал: может, он сам когда-нибудь пытался… Кто знает… Слова его так походили на правду, но! В лучшем случае — это находка для красноречивого адвоката. Следователю же здесь не за что уцепиться.

Я дал старику прочесть и подписать протокол. Он спросил:

— Еще будете вызывать?

— Не думаю… посмотрим.

Он встал, неловко, обеими руками нахлобучил на голову свою ветхую шляпу и пошел к выходу, с таким трудом переставляя ноги, словно подошвы прилипали к паркету.

— Будьте здоровы, и спасибо за ценные показания, — сказал я.

Ему было не под силу обернуться ко мне на ходу, поэтому получилось, что он кланяется пустому коридору.

— Будь здоров, сынок… А ты, кажется, прав, никто, кроме меня, там появиться не мог.

— Что вы сказали? — я не сразу понял, о чем он говорит.

В коридоре прохаживался высокий мужчина.

— Простите, вы — Заал Анджапаридзе?

— Я.

— Я получил повестку. Моя фамилия Ландия. Георгий Ландия, — он проводил глазами удаляющегося истопника.

— Заходите. — Я пригласил нового свидетеля в кабинет. Это был высокий седой мужчина с добрым спокойным взглядом. Садясь, он достал из кармана сигареты. Я придвинул к нему пепельницу и предупредительно чиркнул спичкой.

— Представьте себе, я впервые попал в прокуратуру, — заметил он, закуривая, и почему-то посмотрел на потолок. — Большая беда приключилась, такого и врагу не пожелаешь…

— Если не ошибаюсь, вы — актер?

Не люблю официальных допросов: фамилия? имя? год рождения? профессия? Я предпочитаю заводить непринужденную беседу, как в поезде со случайным попутчиком. Мне кажется, из этого я извлекаю больше пользы: человек проникается доверием, делается откровеннее, искреннее. Не люблю запугивать — известно ли-де вам, что ложные показания наказуются со всей строгостью закона и т. д. Соответствующий параграф кодекса выписан у меня крупными буквами и лежит на столе под стеклом. Обращен в сторону собеседника. Так что каждый и без меня прочтет. А вот обвиняемого я обычно предупреждаю, что эта статья его не касается, что он вообще может не отвечать на вопросы. Но мне кажется, он понимает, что ложные показания добра и ему не принесут.

— Вы угадали. Я актер, но бывший. Сейчас на пенсии, — он смутился, отвел глаза в сторону, но быстро справился с минутным замешательством, и на лице его снова появилась легкая, едва заметная улыбка.

— В ТЮЗе играли, верно?

— Совершенно верно. В театре юного зрителя.

— Я вас помню. По-моему, в роли шерифа.

— Да, в «Робин Гуде».

— И еще, кажется, в «Проделках Скапена»?

— Нет-нет, в «Проделках» никогда не играл.

— Простите, перепутал. Плохо помню. Немало лет уж прошло. У вас, наверно, самые приятные воспоминания о театре?

— О детях. Больше всего я скучаю без детей. Так и вижу зал — как огромный удивленный глаз. Это для меня одно и то же…

— Что, простите?

— Зрительный зал и детские глаза. — Ландия, улыбаясь, рассеянно смотрит в окно. — На сцене герой в опасности, в безвыходном положении, — в зале тишина, все как один затаили дыхание. Но вот герой с честью вышел из трудного испытания — сразу радостно в зале, легко дышится.

— Да, дети особенно переживают все приключения героев, — поддержал я.

— А смерти они просто не признают. Помню, когда артисты выходили кланяться после «Сурамской крепости», в зрительном зале поднималась буря: «Где Зураб? Покажите Зураба!». Артистка, исполнявшая роль Зураба, освобождалась раньше и к концу спектакля успевала переодеться. Поэтому кланяться она не выходила. Но ребята не успокаивались: «Покажите Зураба! Где Зураб?» Вы, может, помните актрису Твалиашвили, она великолепна была в этой роли! И что же начиналось в зале, когда заживо замурованный в Сурамской крепости Зураб выходил на сцену! Я боялся, что наши зрители свалятся с ярусов…

— Вас, должно быть, любил Паата.

— Паата? — Он не сразу сообразил. Потом махнул рукой. — Эх, бедный Паата! Не знаю… Я ничего особенного для него не сделал.

— Дети любят актеров.

— Возможно… Паата вырос на моих глазах. В старом доме мы тоже жили по соседству… — Ландия замолчал, видимо, вспоминая о чем-то. — Был такой занятный случай, — он улыбнулся. — Лет пять назад, я как раз в «Арсене» играл, — замечаю, что Паата перестал со мной здороваться. Понимаете, даже не смотрит в мою сторону. Чем же, думаю, я мальчонку обидел? Ведь до этого мы прямо неразлучными друзьями были. Как-то раз столкнулся я с ним на лестнице, здороваюсь, а он молчит, исподлобья смотрит. Надо, думаю, выяснить отношения. Может, его дома против меня настроили? Но зачем? Подхватил я Паату под мышки и хотел поднять, как делал это в пору нашей дружбы. Но куда там! Он стал вырываться, ногами в воздухе заболтал, потом презрительно отвел мои руки в сторону и гордо прошествовал мимо.