Джина Лагорио - Она и кошки

Тревогу забил газовщик, пришедший утром снимать показания счетчика. Кошки в квартире так надрывались, что волосы дыбом вставали. Он позвал курьера из мэрии, взломали дверь. По телевизору показывали мультфильмы для детей. Тоска сидела в кресле, рот приоткрыт, на губах застыла легкая улыбка, голова чуть откинута. При появлении незнакомцев животные попятились, выгнули спины, ощетинились, оскалили зубы и угрожающе заурчали. Мужчины посторонились, и кошки как очумелые выскочили на лестницу.

Газовщик с курьером долго стояли, не зная, что делать. Наконец пришли у выводу, что надо вызвать врача и оповестить родственников, если таковые имеются. Тут зазвонил телефон. Джиджи, обеспокоенный долгим молчанием, решил узнать, не случилось ли чего.

Он приехал через три часа и как раз успел открыть дверь рассыльному, доставившему букет красных роз и конверт. Понадеявшись, что она его простит, разорвал конверт и увидел на открытке неразборчиво нацарапанные дату и слово. Джиджи скорее догадался, чем прочел: число сегодняшнее, а слово — Миммо.

Я не смог дочитать рукопись до конца. Тони разрыдалась, и я с трудом успокоил ее. С ней случилась самая настоящая истерика. Едва я заикнулся о том, что такова логика повествования, Тони, как фурия, набросилась на меня, принялась колотить. Я не сопротивлялся: ей нужна эта разрядка. Потом она утихла, мы долго сидели и разговаривали, и ей вдруг захотелось позвонить Тоске. Но к телефону никто не подходил. Тони снова встревожилась, побежала искать блокнотик с телефонами и, к счастью, узнала от хозяйки продуктового магазина, что наша подруга была у нее накануне днем. Похудела, правда, но чувствовала себя хорошо.

Сейчас, говорит Тони, будем дозваниваться до Тоски, пока не ответит, а в воскресенье поедем навестить. Я не против. Ну а как же моя книга? Может, на том и закончить? Что двое чужих людей хотят помочь, но, увы, не могут ничего изменить в участи этой женщины, ее жизни и смерти, отважной или трусливой, если вообще так можно говорить о неповторимой человеческой судьбе. Да разве не сама Тоска — единственный законный режиссер спектакля, в котором играет главную роль?

Наверное, Тони права, когда заявляет, что это насилие и я разглядел трагедию там, где большинство обычно смеется. И люди одиноки даже чаще, когда живут не одни. Но если, рассказывая о Тоске, я чересчур занесся в своем воображении, то, думаю, это не из одного лишь писательского высокомерия. Конечно, мы ей поможем. Возможно, она будет и дальше жить, как жила. Но как романист я не отступлюсь. В истории Тоски и Миммо есть своя логика, и от нее никуда не денешься.

— Да она будет спать с твоим кондуктором, деспот ты этакий! — закричала Тони.

Что ж, может быть, и тут она права, может, правильно обвиняет меня в том, что я приписал Тоске чуждые ей мысли. Ведь Тони всегда чувствует фальшь, обман, натяжку, лицемерие, в котором виновата не героиня, а мое «наглое самоуправство». Это она так выразилась, а я проглотил, хотя и без внутренней убежденности. Промолчал, хотя уже знал от хозяйки дома, что та готовит своей квартирантке. Причем она даже не стала уведомлять ее, чтобы поскорее затянуть петлю на шее женщины. Не захотела слушать никаких доводов, что, мол, неудобно и жалко, и обозлилась, когда я предложил, что сам буду потихоньку от Тоски доплачивать ту разницу, которую ей посулили. Сейчас меня озноб пробирает, оттого что молчит телефон. Не хочу чувствовать себя тем, кем на самом деле не являюсь, не хочу быть ни подлецом, ни виноватым, ни провидцем. И не успокоюсь, пока не услышу в трубке чуть резкий, с хрипотцой, голос.

Но было бы слишком, если б мои страхи оказались напрасными, ведь я шел за ней следом, словно жук-могильщик.

Перепишу последние страницы, чтобы Тони осталась довольна. В недавних исследованиях зарубежных ученых-медиков (хотя наши их опровергают) говорится о существовании чего-то вроде прихожей или коридора, ведущего в потусторонний мир. Там нет ничего ужасного и мрачного, а наоборот, как рассказывал кто-то после клинической смерти, приятно и тепло от воспоминаний. В этом туннеле после встречи с матерью Тоска увидела бы Марио. Но тот бы не звал, а только улыбался. А звать, просить вернуться сюда, к началу коридора, на свет, в жизнь, будут Фифи, Бисси и Пусси, мяукающие от страха и голода. Разумеется, можно и так, и получилось бы даже неплохо. А что потом? Потом все начнется сызнова, я опять услышу, как Тоска жалуется:

— Это никогда не кончится, никогда…