Александр Хазин - И.О.

Но мы не хотим, чтобы читатель искал в этом какие-то мистические объяснения, дело обстояло очень просто: никто не заметил, как в полной темноте к Алексею Федоровичу подошел курьер отдела искусств и сказал ему, что только что звонил некий Осторожненко и просил Алексея Федоровича немедленно приехать.

Алексей Федорович тихо поднялся и, ни слова не говоря, вышел из зала. В его жизни появление Осторожненко всегда носило слегка мефистофельский характер, и хотя Алексей Федорович официально не продавал ему свою душу, ощущение было похожее — он всегда трепетал при его появлении и послушно следовал его указаниям.

Так и сейчас — он молча сел в пятый номер трамвая, проехал несколько остановок, сошел у большого серого здания и поднялся на второй этаж.

Геннадий Степанович Осторожненко встретил своего старого знакомого не так, как прежде. Если раньше он только кивал вошедшему и молча показывал на стул, то теперь он вышел из-за стола, пошел навстречу Алексею Федоровичу. На его лице были написаны новые установки.

Голова давненько здесь не был и сразу увидел некоторые перемены. Исчез сейф, вместо него появился обыкновенный шкаф с торчащим в дверце ключом. Поубавилось телефонов, а занавески на окнах были теперь светлые. Письменный стол был поставлен как-то наискось, ближе к окну, а на стене вместо портрета появилась копия картины Непринцева "Отдых после боя". Геннадий Степанович и сам изменился: пополнел, округлился, движения его стали мягкими, исчезла поспешность. Голова обратил внимание на то, что на Осторожненко такой же, как на нем, костюм, такая же рубашка и такой же галстук. Он, конечно, не мог видеть, что они вообще стали похожи друг на друга. Та же плотность и почти монументальность при сидении за столом, тот же ежик с сединой и явно обозначившиеся складки на розовой мясистой шее. Те же словечки в разговоре, тот же хохоток, та же привычка разминать папиросу, постукивать ею по столу перед тем как закурить. Что за чертовщина! Ведь и впрямь похожи! До такой степени, что со стороны немудрено и перепутать: кто из них Осторожненко, а кто Голова?..

И хоть Алексей Федорович всего этого не видел, он чувствовал, что нет в нем той робости, какая была раньше, и нет той готовности исполнить все, что скажет Осторожненко.

Когда вместо пластмассовой коробочки Геннадий Степанович достал из кармана серебряный портсигар и, раскрыв, протянул его Алексею Федоровичу, он не взял папиросу, а в свою очередь вынул из кармана такой же точно портсигар и так же протянул его Геннадию Степановичу. И от того, что портсигары были одинаковые, а папиросы одни и те же — "Северная Пальмира", между ними возникло чувство равноправия, какого не было раньше.

— Как работается, товарищ Голова? — спросил Геннадий Степанович, садясь не за стол, а рядом с Алексеем Федоровичем.

— Преодолеваем, — коротко ответил Голова.

Этот ответ вполне удовлетворил Осторожненко, который считал, что всякая работа есть преодоление козней, хитростей и тайных замыслов сотрудников. Его всегда обуревали те же чувства, что и описанную некогда Диккенсом собаку Диоген. Как известно, эта собака непрерывно лаяла, ибо ей всегда казалось, что поблизости враг.

Сегодня Осторожненко решил избежать длинной процедуры нового назначения и сразу приступил к делу.

— Не надоело еще тебе с артистами возиться, Алексей Федорович?

— Поднадоело малость, — ответил Голова, хотя это была неправда и ответил он так потому, что в самом вопросе учуял, как надо ответить.

— Пойдешь в НИИПТУН работать?

Алексей Федорович не поверил своим ушам. Как?! Значит, неправда, будто собираются менять руководящие кадры? Будто с людей будут требовать обязательно высшее образование? Будто и анкетные данные теперь уж такого значения не имеют? Ведь вот же пустят слух, а на самом деле ничего подобного! Значит, его опять посылают на фронт науки, и не куда попало, а в НИИПТУН при УУРАНе. Конечно, это помельче, чем тот Научно-исследовательский институт, которым он раньше руководил, но все-таки вполне солидное, уважаемое учреждение.

— Пойду, — сказал Алексей Федорович.

Словно предвосхищая его вопрос, Осторожненко объяснил:

— Оформим как перевод. Будешь обратно наукой заворачивать.

— Выходит, Геннадий Степанович, — не без гордости сказал Голова, — что без старых кадров не обойтиться? А то уж слыхал я, говорят, старые кадры побоку, другие-де, мол, времена.

— Какие бы ни были времена, Алексей Федорович, — медленно и внушительно начал Осторожненко, — а зачеркивать себя целиком мы никому не позволим. — И поскольку боевой характер этой фразы не подходил к сидячему положению, Осторожненко встал. — Ревизионистские настроения будем выкорчевывать в корне!