Александр Хазин - И.О.

— Я думаю, справитесь, товарищ Голова?

— Смешно говорить. Я еще когда монтером работал и то видел — Эдисон тут совершенно ни при чем. Лампочки отечественные, шнур отечественный…

Тут Алексей Федорович совершенно пренебрег субординацией и, перегнувшись через стол, уже совсем по-свойски обратился к начальнику отдела кадров:

— Один вопрос, Геннадий Степанович. Должность номенклатурная?

— А какое это имеет значение? — спросил Осторожненко.

— Я, Геннадий Степанович, привык мыслить перспективно… Рядовой работник горит за невыполнение плана. Работник покрупнее горит как несправившийся. Рядовой руководящий имеет формулировку "не обеспечил"… А номенклатурный… Номенклатурный может дом поджечь, а снимается "в связи с переходом на другую работу"… Мне, Геннадий Степанович, уже не восемнадцать лет, мне уже с другой формулировкой несолидно.

Очевидно, сила анализа, заключенного в этой фразе, и полная доверительность, с какой она была произнесена, сыграли свою роль. Геннадий Степанович Осторожненко достал из кармана брюк большую связку ключей, отыскал в ней старинный, замысловатый, с пятью бороздками ключ и молча стал открывать тяжелую дверь сейфа. Алексей Федорович понимающе опустил глаза, дабы не увидеть случайно чего-нибудь такого. Осторожненко извлек из сейфа толстую желтую папку, на которой стояла четырехзначная цифра с дробью. Заперев сейф, он сел за стол, положив папку перед собой, перелистал несколько страниц, затем снова встал, снова открыл сейф и, совершив все операции в обратном порядке, вернулся на место.

— Должность у вас номенклатурная, — сказал он, — требует ученой степени. Но люди у нас растут, а анкета у вас прекрасная: сестра утонула, брат погиб, родители умерли. Чего уж лучше!.. Значит, справитесь?

— Справлюсь, Геннадий Степанович.

— Ну, — сказал Осторожненко, вставая и протягивая через стол руку, — желаю успеха. Если что нужно, подскажем, посоветуем…

Вероятно, соблюдая традиции повествования, следовало бы написать, что, когда Алексей Федорович вышел на улицу, ему хотелось петь. Но это было не так. Алексею Федоровичу не хотелось петь. Нет! Ему хотелось руководить!

Из всех человеческих страстей эта страсть остается самой неизученной. Воспет великими поэтами прошлого и настоящего любовный пыл сердец, созданы могучие образы великих любовников, прелюбодеев, поэтов, безумцев. Запечатлены навеки фигуры знаменитых фанатиков, скупцов, полководцев, преступников. Остались навсегда в истории портреты гениальных философов, зодчих, пророков, прорицателей. Но где отражена хотя бы бегло эта великая страсть к руководству? Кем нарисован хоть приблизительно сложный образ местного руководителя с его готовностью, не задумываясь, начинать любое предприятие, с его огромным опытом в деле даваемых обещаний, с его умением рапортовать начальству и давать проборку подчиненным, с его неукоснительным прямолинейным движением к поставленной цели?

Где отражена эта беззаветная служба, с ее трудностями, опасностями, постоянным риском получить строгача, с неожиданными поворотами, вечной неизвестностью — служба, полная приключений, головокружительных взлетов и катастрофических падений? Кем описано это умение отказаться от всех земных радостей: книг, театра, музыки, любви, — во имя увеличения вала промышленного производства?..

О, сколько их, неизвестных местных руководителей, падало с невообразимой высоты, чтоб потом медленно, ступенька за ступенькой снова подниматься вверх? И что это за жажда такая? Что за странный порыв? Что за стремление давать установки, указывать, направлять, нацеливать?

Да и к чему это, если они лишены простой возможности пройтись пешком по улице, зайти в киношку, съесть эскимо? Кто обрек их на эту несчастную необходимость видеть в людях только посетителей, клиентов, сотрудников, смежников, подрядчиков или заказчиков, а в каком-нибудь концерте Рахманинова — лишь мероприятие по обслуживанию населения летним отдыхом?..

Но все эти рассуждения не имеют никакого отношения к мыслям, которые обуревали Алексея Федоровича Голову, когда он, покинув отдел кадров, вышел на Большую Садовую улицу и остановился у желто-зеленого здания, где ему с завтрашнего дня предстояло начать новое движение по номенклатурной орбите.

Аркадий Матвеевич Переселенский был исключен из пятого класса 1-й мужской гимназии в городе Мелитополе не за участие в подпольном марксистском движении. Неизменная и устойчивая двойка по алгебре и несколько высокомерное отношение к роли глагола в русском языке обеспечили ему другую формулировку. Аркадий был исключен за неспособность. Тем не менее факт исключения из дореволюционной гимназии он сумел гордо пронести сквозь годы революционных бурь и пятилеток.