Алан Силлитоу - Ключ от двери

Мертон захлопнул окно и обернулся.

— Видали? Нечего было бояться.

Брайн отнял от лица руки. Нет, его не убило.

— Бог накажет тебя за такое, — сказала Мэри. — И за то, что ты напугал бедного ребенка.

— Ладно, ладно, — сказал Мертон, посмеиваясь, и швырнул ножи и вилки на стол, словно презирая металл за то, что тот не в силах убить его. — Ну как, пострел, ты ведь не струсил, верно?

Брайн часто дышал: дедушкин цирковой номер был рассчитан не только на бабушку, но и на него.

— Нет, дедушка. Еще бы я струсил! Брайн встал и подошел к Мертону.

— Послушай, дедушка…

— Ну, в чем дело, пострел?

— Отчего бывают молнии и гром?

— Вот уж не знаю. — Мертон был озадачен; внук вынудил его задуматься над тем, что все свои шестьдесят с лишком лет он принимал как нечто само собой разумеющееся. Его суровая физиономия вдруг осветилась лукавством. — Оно вот в чем дело, — сказал он, наклоняясь вперед. — Я так полагаю, господь бог говорит святому Павлу: «Давай-ка сюда наверх уголька из преисподней». И вот, значит, Павел грузит тележки самым что ни на есть отборным углем, впрягает лошадок и давай наверх, туда, где бог. Ну и вот… — глаза его зажглись вдохновением, — и вот, когда Павел разгружает уголь, оно и начинает громыхать, то есть, значит, гром гремит.

В смехе Брайна были вера и сомнение.

— Нет, дедушка, не так. Мертон ухмыльнулся.

— Спроси бабку, она тебе скажет, так ли. Эй, Мэри, так или не так?

На скатерти уже были расставлены тарелки с копченой рыбой, солеными огурцами, ломтями хлеба, заранее намазанными маслом, и все придвинули стулья к столу.

— Да, видно, что так, — ответила Мэри, прощая Мертону его богохульство, раз оно привело его в хорошее настроение.

Брайн перегнулся через стол.

— Дедушка, послушай, а как же молнии?

Дед, прежде чем ответить, зацепил вилкой кружок огурца.

— А это когда в преисподней открывают печи, проверяют, не погас ли огонь, не надо ли уголька подкинуть. — Он усмехнулся, довольный легкой победой. — Смотри-ка, а ведь этот пострел не верит ни единому моему слову. Кто ему что ни скажи, он сейчас посмотрит так, будто говорит: все-то ты брешешь!

На влажной шиферной крыше прачечной во дворе блестело солнце.

— Он верит одной только маме, правда, Брайн? — сказала Мэри.

С полным ртом Брайн лишь помотал головой; он глядел на ограду из зеленых кустов — с каждого листка стекали капли только что пролившегося дождя. Ряды кустов переходили один в другой, они окаймляли забытые, заглохшие тропинки, проложенные между стеной дома и голубятнями. Если встать там, ничего не увидишь, но зато услышишь горловые звуки, похожие на бульканье воды в сиплой глотке, — они шли с голубиных насестов за проволочной сеткой с восьмиугольными отверстиями. Парадная дверь дома выходила не в переулок, а в сад, куда Брайн и отправился, предварительно осмотрев население голубятни.

— Бабушка, можно мне остаться у вас ночевать? — спросил он, вбегая в дом.

Мертон сплюнул на горячие брусья решетки.

— Я вижу, ты скоро насовсем сюда переберешься. Небось рад бы жить здесь, поганец, а?

— Ничего, если он с вами в комнате переночует? — подняв глаза от газеты, обратилась Мэри к дочерям, Лидии и Ви.

— Пусть его, — ответила Лидия. — Тесновато, конечно, но уж так и быть.

Дело было улажено.

— Спасибо, бабушка. Можно я поиграю в гостиной?

— Иди, только граммофон смотри не поломай, слышишь?

— Нет, не поломаю. Дядя Джордж!

Джордж Мертон не донес до рта кусок яичницы.

— Ну? — спросил Джордж, вскинув глаза.

— Можно я буду строить ярмарку с балаганами из твоего домино?

— Только смотри не разбей костяшек, не то нос тебе отрежу.

— Хорош он будет без носа, а, Мэри? — вставил старик Мертон.

Когда Мертон бывал на шахте, или копался в саду, или мастерил что-нибудь в сарае, Брайн оставался один в гостиной и там раскладывал на полированном красного дерева столе костяшки домино дяди Джорджа. На комоде стояло много интересных, но запретных предметов: сувениры из Скегнесса и Клиторпса, фарфоровый «памятник жертвам войны», раковины, кораблик в бутылке. На столике у двери, на самом ходу, помещалась большущая труба, и она начинала играть песенки, если повернуть двадцать четыре раза граммофонную ручку. Над каминной полкой висела громадная картина, изображавшая скромного вида длинноволосую девицу с узким лицом; в руке она держала букетик анютиных глазок, который преподнес ей стоящий с ней юноша в жилетке и с шарфом на шее. Они влюбленные, говорил себе Брайн и, когда однажды бабушка стирала пыль с мебели в гостиной, спросил, указывая на картину: