Ольга Ларионова - СОНАТА МОРЯ

– А как его звали? – спросила вдруг Варвара.

– Вадим. Только так его не звал никто.

Спросить – почему? И он снова высокомерно ответит: ты не понимаешь простейших вещей. Но в том, что касалось Лероя, вообще не было ничего элементарного. И то, что его вслух никто не называл по имени. И то, почему он, стремившийся к одиночеству, все-таки пошел с их отрядом. И то, как он носил на себе запах трав. И то, зачем произносил он эти нежные, неуместные предсмертные слова: жимолость… марь душистая… таволга…

Была в этих словах какая-то настойчивая тайна, она требовала, чтобы их запомнили и перевели на какой-то другой язык; и непонятнее всего: к кому же они были обращены?

Грузовик, не снижая скорости, миновал ворота Пресептории и не свернул на гаражную площадку, а двинулся по прямой, мимо трапезной, ряда коттеджей, таксидермички, пока не остановился под Майским Дубом. Люди бежали ему навстречу, а впереди всех почему-то была Кони в халатике, изжеванном телятами.

Теймураз соскочил с подножки и бросился к ней.

– Мама… – по-детски всхлипнул он, прижимаясь к ее необъятному округлому плечу.

И тогда все встало на свои места.

На узенькой галечной полоске, возле массивной яшмовой глыбы, часа два назад установленной над свежей могилой Лероя, выжидающе маячила чья-то фигура. Только бы не Параскив!

– Ну, прощай, Моржик, – сказала Варвара черногубому аполину, с которым она проплавала эти два часа буквально плечом к плечу. – Не затоскуй тут без меня и не наделай глупостей, как тот олешек… Ну, иди же, вон и девочки твои фыркают – скучают.

Она сильными гребками пошла к берегу, пока не услышала шорох гальки. Тогда вскочила и побежала на пляж, пугливо кося назад: очень уж боялась за своего Моржика, как бы он не ринулся следом, движимый проклятым синдромом. Но на сей раз, кажется, обошлось, или аполины вообще не были подвержены этому злу.

Человек, ожидавший Варвару, оказался сухощавым нигерийцем с противоречащими его облику кудрями врубелевского Демона. На свадьбе она видела его издалека – во главе стола.

– Меня зовут Жан-Филипп, – проговорил он приветливым тоном, каким, наверное, разговаривают с новичками-лаборантами члены Высшего галактического совета.

– Я знаю, – сказала Варвара, залезая мокрыми ногами в подогретые сапожки.

– Мне рассказывали, что у вас… м-м… несколько своеобразный взгляд на природу некоторых феноменов данной планеты, – проговорил он с заминкой, которая, по всей видимости, была для него нехарактерна. – Вот я и решил побеседовать с вами.

Он посторонился, полагая, что она направится в поселок.

– Мне не хотелось бы далеко уходить. – Варвара покачала головой, всматриваясь в темно-кофейную гладь воды.

И в подтверждение ее опасений оттуда торпедой вылетело массивное тело, лихо изогнулось и шлепнулось обратно с невероятным в вечерней тишине грохотом.

Моржик? Или какой-то другой досужий шутник?

– Тогда, может быть, перенесем нашу беседу часа на два? – галантно предложил Жан-Филипп.

– Не исключено, что я здесь и заночую, – вздохнула Варвара, провожая глазами разбегавшиеся круги на воде и нашаривая ногой какую-то железку – не то гайку, не то скобу. – Минуточку…

Она подошла к самой кромке воды и, размахнувшись изо всех сил, благо сил хватало, забросила свою находку в море.

– Поищи, поищи, – пробормотала она, – отвлекись.

Гайка булькнула, и больше никакого движения в воде не возникало: видно, аполин обиделся.

– А вы ночью-то не замерзнете? – уже другим тоном – обыденным, домашним – забеспокоился Жан-Филипп.

– У меня халат с подогревом, – сказала она, накидывая капюшон на мокрые волосы. – Да поймите же, я с этим аполином два часа ныряла. За плавник держалась. И за шею. Вдруг опять…

– Да, – еще тише и мягче ответил он, и она поняла, что ему все про оленя известно. – Да, вы правы – мы в ответе за тех, кого мы приручаем.

Варваре захотелось сморщиться, но она автоматически сдержалась, памятуя, что при этой гримасе усики у нее встают дыбом. Беда вся в том, что мы в ответе еще и за тех, кого приручили не мы. Но говорить этого не стоит.

– Так что же вы наблюдали? – Жан-Филипп снова изменил тон – сейчас это был научный руководитель базы.

– Мираж нельзя назвать даже наблюдением. А сегодня и вообще ничего не было, – вероятно, аполины мешали.

Она промолчала о том, ради чего ныряла сегодня до одури и что возникло так слабенько, так отдаленно – скорее желаемое, чем действительное. Импульс боли, болезни, неблагополучия – те самые конвульсивные волны какой-то беды, которые исходят только от раненого или умирающего животного, испускаемые Золотыми воротами. Но не чудилось ли ей это и здесь, на побережье?..