Михаил Ахманов - Кононов Варвар

– Вот она, Олежек… Вон там! Бежит! Бежит!

– Где, Барби?

– Сказано, не зови меня Барби! И глаза разуй! Говорю, к ларькам бежит!

– Что же она в квартиру-то не пошла? Ведь договаривались…

– Ни о чем не договаривались! Ты ведь слышал, что я сказала – подыхаю, мол, приезжай… еще стонала, как бегемот беременный…

– Стонала ты хорошо, Варенька, с чувством! Сладкий мой бегемотик…

– Ну-ка, руки убери! Не время! И махни Игорьку, чтоб тачку подогнал. Сейчас я ее перехвачу…

– Ты с ней поосторожнее, Барби. Дашутка вроде бы не в себе… вон, мчится, как оглашенная. Может, помочь?

– Не твоя забота! Тачку давай! И не зови меня Барби, чмо неумытое!

Очнулся Кононов на носилках в “Скорой” и едва осознал этот факт, как начали кружиться в голове странные слова: не поедет “Скорая” на судороги… и на вывих тоже не поедет… А раз поехала и везет, значит, не вывих у него, не судороги!

Два лица плавали над ним: одно, сосредоточенное, хмурое, небритое, подпертое воротом белого халата, принадлежало, видимо, врачу; другое, смутно знакомое – белобрысому парнишке лет двадцати Ким мучительно пытался вспомнить, где видел белобрысого, но ничего не выходило, и тогда он вдруг переключился с этих воспоминаний и с мыслей о вывихах и судорогах на распахнутое окно в своей квартире и брошенный без призора компьютер. Тревога прибавила ему сил; пошевелившись, он хрипло произнес:

– Т-ты.. кхто?..

– Коля я, сосед ваш верхний, – сообщил паренек. – Шум был, а мы с Любашей не спали, вот я на улицу и выскочил… Гляжу, вы в подворотне, без чувств и весь в крови! Ну, крикнул Любаше, чтобы звонила в милицию и в “Скорую”… Да вы не волнуйтесь, щас приедем! В седьмую вас везут, тут близко!

– А т-ты… т-ты что т-тут?.. – снова прохрипел Ким.

– А я с вами до больницы. Провожаю! Любаша сказала: сосед, одинокий, бросить нельзя. Может, позвонить кому? Родителям? Подруге?

“Люди, однако! А я к ним с топором хотел!” – подумал Ким с запоздалым раскаянием и, натужно шевеля разбитыми губами, вымолвил:

– Н-нет… н-нет у меня ни родителей, ни подруги. Т-ты, Н-николай, вот что… т-ты заберись ко мне, окошко затвори и выруби компьютер… Н-не ровен час, сгорит!

– Сделаю, не беспокойтесь. А ключ-то где?

– В окно влезешь, а к-хлючи… к-хлючи в дверях торчат. Выйдешь, закроешь – сунь п-под электрощиток… т-там щелка внизу… н-небольшая…

– Ну, потерпевший, все сказал? – хмуро поинтересовался врач. – Теперь докладывай, где болит. Плечо?

– П-плечо, – подтвердил Кононов. – Ребра. Еще г-голова…

– Сейчас я тебе обезболивающего прысну. Вместе, значит, с успокоительным…

В руку ощутимо кольнуло, и лица, парившие над Кимом, расплылись парой белесых тучек. Тучки висели над зеленым островом, дремавшим в сапфировых водах, и у западной его оконечности, под гранитными скалами, открывался грот с песчаным полом, а в глубине его что-то переливалось и посверкивало. Врата! Огромные врата из бронзы или золота, украшенные изображениями луны и звезд! Мерцающие створки с тихим шелестом раскрылись, явив широкую мраморную лестницу, уходившую вниз. По лестнице двигалась пышная процессия: юные девушки в ярких одеждах, мужчины в сиреневых и лиловых плащах, несущие светильники, танцовщицы, пажи, виночерпии, воины в доспехах из черепашьих панцирей, тигры и черные пантеры и другие звери, коих вели не на цепях, а на шелковых лентах. Впереди, возглавляя шествие, танцующей походкой двигалась Она. Ее плащ, и туника, и корона рыжих полос, и сверкающие искорки самоцветов казались воздушным золотистым заревом, на фоне которого выступало прекрасное лицо – с кошачьими зелеными зрачками, с алой раной рта, с ровными дугами бровей над высоким чистым лбом. Она была так хороша, так прекрасна, что у Кима перехватило дыхание. “Дайома…” – прошептал он в забытьи и окончательно отключился.