Михаил Ахманов: Путь на юг

Зал для тренировок занимал все левое крыло корпуса. У северной его стены расположились стойки с оружием всех народов и времен: отсвечивали холодным серебром лезвия мечей, ятаганов и шпаг, сверкали острия копий и дротиков, грозили железными клювами боевые молоты, блестели наточенные алебарды и секиры. Имелась и кое-какая китайско-японская экзотика: ба, боевые вилы, ион-сетсу-кон, цеп из четырех звеньев, торинава, веревка с гирькой, оружие ниндзя и всякое-прочее в подобном роде. Лет пять назад, до своей контузии, Одинцов мог управиться и с этой иноземной техникой, но сейчас предпочитал то, что попроще, клинок да арбалет. Координация была уже не та – сказывались и ранения, и возраст.

В южной части пол зала приподнимался на ладонь, образуя помост для рукопашных схваток, над которым нависала смотровая галерея. Помост был собран из отшлифованных и плотно пригнанных дубовых досок и рассчитан на три пары бойцов – в Баргузине все делалось с размахом, благо средства американского партнера казались неиссякаемыми. Между помостом и стойками лежало особое граунд-покрытие, импортное и безумно дорогое – пластик не пластик, резина не резина, но что-то из той же оперы. Граунд имитировал неровную почву, чтобы отработка приемов с оружием велась в условиях, близких к естественным. Одинцов молчаливо признавал, что это вещь полезная, особенно в декабре, на широте Новосибирска. Сугробы за окнами зала были метровой вышины, так что с клинками и пиками в них не попрыгаешь. Хотя в программу подготовки выживание при минусовых температурах тоже входило.

Одинцов пошаркал о граунд подошвами кроссовок, поглядел с минуту на двух молодых лейтенантов, бившихся в спарринге, и пронзительно свистнул. Бойцы разошлись и опустили оружие.

– Это сабля, Манжула, – терпеливо объяснил он. – Сабля, а не топор. Можно, конечно, рубить сплеча и сверху вниз, но противник в это время кишки тебе выпустит. Печень проткнет или сердце… Слишком открываешься, Манжула! А ты, Ртищев, его жалеешь.

– Никак нет, товарищ полковник! Я…

– Ты!.. – Одинцов ткнул его в грудь растопыренной пятерней. – Ты упрямый ишак! Было сказано, что я полковник в отставке и обращаться ко мне следует по имени-отчеству. Или по должности: инструктор. Можно – господин инструктор. Товарищи у нас в прошлом остались.

Костя Ртищев, рыжий молодец под метр девяносто, опустил глаза и буркнул:

– Вы все равно полковник!

– Был бы я полковник, ты бы со мной не пререкался, парень, – вздохнув, промолвил Одинцов. – Ну-ка, отойди, лейтенант! А ты, Манжула, в позицию!

Подбросив саблю вверх, он поймал обтянутую кожей рукоять и, стараясь двигаться в быстром темпе, шагнул к ученику. Тот ринулся вперед, вскинув клинок богатырским замахом, но разрубил лишь воздух. Как дрова колет, олух ! – подумал Одинцов, пропустил его мимо и шлепнул лезвием плашмя по копчику. Потом рявкнул:

– Падай! Ты мордой в земле, Манжула, и корчишься в муках – я тебе хребет разрезал. А теперь легкое проткнул и сердце!

Одинцов ударил лейтенанта под лопатку, и от резкого движения в боку закололо. Под его собственным сердцем торчал осколок мины, до которого врачи не добрались. Могли бы, конечно, попробовать вытащить, но шансы полковника при этом выжить оценивались один к пяти, так что нарываться на неприятности не стоило. Хоть схоронилась в нем эта железяка, но он еще не покойник и даже способен продемонстрировать пару-другую приемов.

– Повторите! Сначала ты, Манжула, потом Ртищев. И помните: всякий болван может прикончить врага! Штыком, клинком, ножом и пулей! Ваша задача – убить, не получив ни единой царапины. Там, куда вас отправят, раненый обречен. В бой!

Сабли зазвенели, и Одинцов отступил к стене, пытаясь успокоить дыхание. За ним, в широких окнах, небо уже наливалось сизым зимним сумраком, падал снег, и за его завесой темнело здание напротив, где размещался стартовый комплекс с криотронным бункером. Вполне возможно, Костя Ртищев туда попадет через несколько месяцев, а вот Манжула – вряд ли. Не ходок! Силы и здоровья как у носорога, но этого мало, в Проекте все испытатели здоровые и сильные, но кто-то удержится в Зазеркалье целую минуту, а кто-то не вытянет и «черновской дюжины». Капитан Чернов был самым первым и пробыл Там ровно тринадцать секунд. Одинцову с ним познакомиться не довелось; еще до того, как он появился в Баргузине, капитана схоронили на маленьком кладбище за стартовым комплексом.