Венедикт Ерофеев - Вальпургиева ночь, или Шаги Командора

Прохоров. Алеха! Припев!

Алеха.

Прохоров. Припев, Алеха!

Алеха.

Привычно фыркая, Люси ускользает к дверям. И наталкивается на входящего в палату Гуревича в желтой робе, как у всех, и в мокрых волосах. На лице незаметно следа побоев, но общая побитость очень даже заметна, да и всем понятна: Боренька, санпропускник…

Люси. Ой, а вот новенький… Ваша койка первая слева… стелите свою постельку, я могу вам помочь, если что не так…

Гуревич(яростно) Сам! Сам! Провались, девка!…

Люси исчезает. Пение на время прерывается. Гуревич комкает все белье и швыряет его в угол кровати, потом смотрит направо: розовый Витя с аппетитом глядит на него, поглаживает живот все любовнее и облизывается, иногда отворачиваясь в подушку, чтобы подавить в себе смешок, ему одному ведомый. Гуревич с полминуты его разглядывает, ему становится совсем невмоготу. Он смотрит на соседа слева: сплетенный со всех сторон Михалыч все еще что-то шепчет, с лицом скудеющим и окаянным. Над ним склонен Стасик.

Стасик. Сейчас по всему миру все могильщики социализма – все исповедуются и причащаются… А ты почему, дедушка, не хочешь?…

Прохоров(Стасику) Цыц, моя радость! Дай потолковать с человеком…

Стасик. Нет-нет, ему нужна минута самоуглубления… Вы плохо знакомы с Востоком… Ты погружаешься в воду… ну… или тебя погружают, но ты ощущаешь: канули в вечность те времена, когда тебя не существовало, – тебя омывают, следовательно, ты есть… Когда купается наложница китайского императора в бассейне сплетающихся орхидей – он так и называется: Бассейн Сплетающихся Орхидей, – так в него добавляют двенадцать эссенций и семнадцать ароматов…

Коля(подступая сзади) … Но кто после этого облекается в желтое одеяло, не зная истины и самоограничения, – тот недостоин желтого одеяла. Ты можешь мне разъяснить эту дхарму?!…

Прохоров. Шел бы ты со своими дхармами знаешь куда!… Человеку только что в ванной навешали колотушек. При чем тут дхармы? Продолжай, Стас…

Стасик. И вот я перехожу из ванной с орхидеями, минуя все залы дхарм (взгляд в сторону паршивца Коли), перехожу из бассейна в Зал Благовоний, а из Зала Благовоний в Зал Песнопений. Те, кто по пути мне встречаются, говорят мне: «Благословенный, не ходи в манговую рощу». А я иду, мне говорят три девушки, одна такая лунная-лунная, а другая пасторальная вся, в венке из одуванчиков, конечно. А уж на третью и я не смотрю и ухожу из Зала Песнопений в манговую рощу.

Прохоров. Давай, давай, Стас, дуй в свою долбанную манговую рощу, дай поговорить с евреем. (Гуревичу) Ты по какому делу и как звать?

Гуревич. Гуревич.

Прохоров. Я так и думал, что Гуревич… А случайно не по этому?… (Делает щелчок по горлу)

Гуревич. Ну… в том смысле…

Прохоров. Я так и думал. Евреи иногда очень даже любят выпить… в особенности за спиной арабских народов. Но не в этом дело. Как только появляется еврей – спокойствия как не бывало, и начинается гибельный сюжет. Мне рассказывал мой покойный дед: у них в лесу водилось оленей видимо-невидимо – как их там? косулей, – невпроворот. И пруд был весь в лебедях белых, а на берегу пруда цвел родо-ден-дрон. И вот в деревню эту приехал лекарь по имени Густав… Ну уж не знаю, насколько он был Густав, но жид – это точно. И что же из этого вышло? – не я рассказываю, рассказывает дед. До появления этого Густава зайцев было столько в округе, что буквально спотыкаешься об них, по ним скользишь и падаешь… Так исчезли для начала все зайцы, потом косули – нет, он в них не стрелял, они пропадали сами собой. (Алехе) Позови старичка Вову.

Вова подходит. Взглянув сначала на Витю, потом на Михалыча, подрагивая, ждет подвоха.