Венедикт Ерофеев - Вальпургиева ночь, или Шаги Командора

Витя. (не выдерживает взгляда старосты, перестает гладить пузо, стыдливо прикрывается рукавом) Вкусно…

Прохоров. А белого ферзя почему пожалел, а?

Витя. Жалко… Он такой одинокий…

Прохоров. Понимаю… А скажи мне, Витенька, – тебе во сне одна только жратва снится?

Витя. Нет… нет… царевна…

Прохоров. Царевна? Мертвая?

Витя. Да нет, живая царевна… И вся из себя такая, и с голубым бантиком. Как Золушка… А вокруг нее все Принц ходит… И все бьет ее по голове хрустальным башмачком.

Прохоров. А ты бы съел этот хрустальный башмачок? Чав-чав?

Стасик. Его не Витя надо называть. Его надо называть Нина. Нина Чав-чав-адзе…

Витя. А башмачок съел бы… Чтобы он только ее не бил.

Гуревич. Но, а если уж царевна мертвая. Ну, то есть, он ее добил? До смерти. Ты съел бы мертвую царевну?

Витя(улыбается) Да…

Гуревич. А если б семь богатырей при ней – то как бы?

Витя. И семь богатырей бы тоже.

Гуревич. Ну, а тридцать три богатыря?

Витя. Да… Если бы медсестрички не торопили… Конечно…

Гуревич. А послушай-ка… А сорок разбойников вместе с Али-Бабой?

Витя(с той же беззаботной страшной улыбкой) Да… (Мечтает)

Гуревич(упорно) А сорок тысяч братьев, тех, что прямо от Вильяма?! Неужели тоже?!…

Прохоров(врывается в беседу) Ну все. Завтра мы тебе выдадим и комсорга Пашку. Какая тебе разница? От Адмирала ты отказался – я тебя понимаю. Адмиралы – они хрустят… Сережа! Клейнмихель! Подойди сюда… Скажи… Замечал ли ты на лице преступника следы хоть малого раскаяния?

Сережа. Нет, не замечал… И мама моя покойная в тот день моргнула: понаблюдай, мол, за Пашкой – будет ли ему хоть немножко стыдно, что он со мной так поозоровал? Нет, ему не было стыдно, он весь вечер после того водку пьянствовал и дисциплину хулиганил… И запрещал мне форточку проветривать, чтобы мамой не пахло…

Стасик(проходя мимо, как всегда) Приятно все-таки жить в эпоху распада. Только одно нехорошо. Не надо было лишать человека лимфатических желез. То, что его лишили бубликов и соленых огурцов, это еще ладно. И то, что лишили дынь, – чепуха, можно прожить и без дынь. И плебисцитов нам не надо. Но оставьте нам хотя бы наши лимфатические железы…

Покуда витийствовал Стасик, растворились обе двери третьей палаты, и на пороге – медбрат Боренькаи медсестра Тамарочка. Оба они не смотрят на больных, а зыркают в них глазами. Оба понимают, что одним своим появлением вызывают во всех палатах мгновенное оцепенение и скорбь, которой и без того.

Прохоров. Встать! Все встать! Обход!

Все медленно встают, кроме Хохули, старика Вовы и Гуревича.

Боренька(у него из-под белого халата – ухоженный шоколадный костюм, поверх тугой сорочки, галстук на толстой шее. В этом обличии его редко кто видел: просто он сегодня дежурный постовой медбрат в первомайскую ночь. Шутейно подступает к Стасику, который застыл в позе «с рукой под козырек») Так тебе, падло, значит, не хватает у нас в дурдоме каких-то там желез?

Тамарочка. Не дрейфь, парень, сейчас у тебя все железы будут на месте.

Боренька, играя, молниеносно бьет Стасика поддых, тот в корчах опускается на пол. Тамара указывает пальцем на Вову.

А этот сморчок почему не встает, вопреки приказу?

Боренька. А это мы спросим у него самого… Вовочка, есть какие жалобы?

Вова. Нет… На здоровье жалоб никаких… Только я домой очень хочу… Там сейчас медуницы цветут… Конец апреля. Там у меня, как сойдешь с порога, целая поляна медуниц, от края до края, и пчелки уже над ними…

Боренька(поправляя галстук) Я, житель городской, в гробу видал все твои медуницы. А какого они цвета, Вовочка?

Вова. Ну, как сказать?… Синенькие они, лазоревые… Ну, в конце апреля, небо после заката…

Боренька под смех Тамарочки ногтями впивается в кончик Вовиного носа и делает несколько вращательных движений, Вовин нос обретает цвет апрельской медуницы. Вова плачет.

Боренька(продолжает обход) Ну, как дышим, Хохуля? Минут через пять к тебе придет Игорь Львович с веселым инструментом, придется немножко покорячиться… а тебе что, Коленька?

Коля. У меня жалоба. Я в этой палате уже второй год. Потому что мне сказали, что я эстонец и что у меня голова болит… Но ведь я уже давно не эстонец, и голова давно перестала болеть, а меня все держат, держат…