Чак Паланик - Удушие

– Братан, – зовёт Дэнни. – У меня снова штаны.

Ну, и я опять их подтягиваю.

От дождя рубашка Дэнни облепляет его худую спину, так что проступают лопатки и позвонки, – они даже белее, чем неотбеленная хлопчатая ткань. Грязь скапливается у краёв его деревянных колодок и затекает внутрь. Даже при надетой шляпе, камзол у меня промокает, и от сырости моё хозяйство, запутавшееся в мотне шерстяных бриджей, начинает чесаться. Даже хромые цыплята покудахтали вдаль в поисках сухого местечка.

– Братан, – говорит Дэнни, шмыгая носом. – На полном серьёзе, незачем тебе тут оставаться.

Насколько помню из физической диагностики, бледность Дэнни может значить опухоль печени.

См. также: Лейкемия.

См. также: Отёк лёгких.

Начинает лить сильнее, от туч так темно, что в домах люди разжигают лампы. Дым спускается на нас из печных труб. Туристы все соберутся в таверне, будут лакать австралийский эль из оловянных кружек, сделанных в Индонезии. В мастерской резьбы по дереву краснодеревщик будет нюхать клей из бумажного пакетика в компании кузнеца и повивальной девки, а она будет болтать насчёт основания группы, которую они мечтают собрать, но никогда не соберут.

Мы все в ловушке. Тут всегда 1734-й. Каждый из нас, все мы застряли в одной временной капсуле, точно как в тех телепередачах, где всё те же люди торчат в одиночку на каком-нибудь пустынном островке тридцать сезонов, и никогда не стареют и не выбираются. Просто носят больше косметики. В каком-то диковатом отношении, такие шоу даже чересчур аутентичны.

В каком-то диковатом отношении, могу себе представить, как проторчу здесь весь остаток своей жизни. Очень удобно: я и Дэнни ноем про одно и то же дерьмо веками. Реабилитируемся веками. Ясное дело, я просто стою охраняю, но если уж вам нужен истинно аутентичный подход – то мне лучше видеть Дэнни в колодках, чем позволить ему уйти в изгнание и бросить меня здесь.

Я не столько хороший друг, сколько врач, которому хочется еженедельно поправлять тебе спину.

Или наркодилер, который продаёт тебе героин.

“Паразит” – неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.

Парик Дэнни снова шлёпается на землю. Слова “Съешь меня” кровоточат красным под струями дождя, стекают розовым по его замёрзшим синеющим ушам, затекают розоватыми струйками в глаза и на щёки, капают розовыми каплями в грязь.

Слышен только шум дождя, вода барабанит по лужам, по соломенным крышам, по нам, – размывает всё.

Я не столько хороший друг, сколько спаситель, которому хочется, чтобы ты вечно на него молился.

Дэнни снова чихает, длинная сопля желтоватой бечёвкой вылетает из его носа и приземляется на лежащий в грязи парик, и он просит:

– Братан, не надо снова надевать мне на голову это дрянное тряпьё, ладно?

И шмыгает носом. Потом кашляет, и очки падают с его лица в грязищу.

Насморк означает краснуху.

См. также: Коклюш.

См. также: Воспаление лёгких.

Его очки напоминают мне о докторе Маршалл, и я рассказываю, что в моей жизни появилась новая девчонка, настоящий доктор, и, на полном серьёзе, её стоит потискать.

А Дэнни спрашивает:

– Ты что, так и застрял в процессе четвёртого шага? Помочь тебе припомнить всякое, чтобы записать в блокнот?

Полную и безжалостную историю моей сексуальной зависимости. Ах да, это самое. Каждый уродский, говёный момент.

И я отвечаю:

– Всё продвигается потихоньку, братан. Даже реабилитация.

Я не столько хороший друг, сколько родитель, которому на полном серьёзе никогда не хочется, чтобы ты вырос.

И, глядя в землю, Дэнни учит:

– Во всём полезно припомнить свой первый раз, – говорит. – Когда я в первый раз подрочил, помню, решил, что изобрёл это дело. Смотрел на руку, вымазанную этой гадостью, и думал – “Это сделает меня богатым” .

Первый раз во всём. Незавершённый перечень моих преступлений. Очередная незавершённость в моей жизни незавершённостей.

И, продолжая смотреть в землю, не видя ничего на свете, кроме грязи, Дэнни зовёт:

– Братан, ты ещё тут?

А я снова прикладываю к его носу тряпку и говорю:

– Дуй.

Какой бы там подсветкой не пользовался фотограф, она была резковата и оставляла дрянные тени на кирпичной стене позади них. На обычной крашенной стене чьего-то подвала. Обезьяна смотрелась усталой и местами облезла от чесотки. Парень был в паршивой форме, бледный, со складками жира посередине, – но, тем не менее, таким вот он стоял там: спокойный и нагнувшийся, упирающийся руками в колени, с дряблым висячим брюхом, стоял, повернув лицо в камеру, глядя через плечо и улыбаясь чему-то вдали.