Леонид Жуховицкий: Женщина до весны

Из ванной Марина вышла в легком, совсем уже летнем сарафанчике, Алла Константиновна в том, в чем и прежде была, видно, лишних вещей с собой не брали. А осенью как же, подумал Батраков, на что рассчитывают?

Гостьи легли в комнате попросторней, Батраков в другой. Вежливо пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись.

Спать он не стал, после крепкого чая не хотелось, да и подозрение было, что не придется. И в самом деле не пришлось.

Девки в соседней комнате шептались, пересмеивались: похоже, и Алла Константиновна умела смеяться. Потом зашлепали шаги, вошла Марина.

— Не спишь? — Она стояла у двери в ночной рубашке.

— Да нет.

— Вот и я чего-то. — Она подошла к постели и села на край. — Много тебе с нами хлопот?

— Разве это хлопоты!

— Сам виноват, напросился. Хороший мальчик, а хорошим трудно жить.

Батраков хотел возразить, но не успел: жесткая нежная ладонь уже гладила его по лицу. Прочее произошло само собой: зажмурясь, ткнулся губами в ласковые пальцы, руки потянулись к женщине, под рубашку, в тепло — и тут же, одним движением скинув ночнуху, Марина нырнула под одеяло. Грудь у груди, пальцы, причитания, стоны, жадность и дрожь ее вздернутой губы… Бог ты мой, бывает же так!

— Хорошо тебе? — ее голос.

— А то не видишь…

— И мне…

Она снова потянулась к нему, и на этот раз было еще лучше.

— Я уж спать собралась, — сказала она, — Алла Константиновна не велела. Иди, говорит, а то будет нехорошо.

— Почему нехорошо?

— А это она не объясняет, — Марина засмеялась. — она только команды дает.

— Подруга твоя?

— Самая закадыка. Надежная и верная, вроде тебя. Видишь, какая я: сама плохая, а люблю хороших. — она усмехнулась.

— Почему это ты плохая? — Он не то, чтобы протестовал, просто спрашивал.

— Потому что сама навязалась! — прошипела она и прижалась к нему небольшими мягкими грудями.

Спорить Батраков не стал, но и поверить не поверил. Ему, конечно, хотелось знать про нее побольше, но самое главное он и так знал. С плохими так здорово не бывает. Плохой другого человека так никогда не поймет…

Вообще-то Батраков в людях разбирался так себе, знал это за собой и на всякий случаи обычно бывал осторожен: не раз и не два напарывался, пока не привык, что собственным начальным оценкам доверять нельзя… Но сейчас осторожности не было — была лишь неутоляемая мужская тоска по женщине, лежащей рядом, и горячая солоноватая жалость к родному бедному телу, к торбочке, к сарафанчику, к свалившейся на пол мятой ночнухе, к губке, вздернутой будто для поцелуя, к постельной умелости и покорности, к готовности ему, сегодня лишь встреченному, охотно и щедро служить. Мотается по свету в своих розовых тонких брючатах, ну, а осень — тогда как?

— Ну, а осень? — спросил Батраков. — Тогда как?

Она неопределенно шевельнула теплым плечом.

— Планы есть?

Подумала немного.

— У Аллы Константиновны бабка в Курской области.

— Ну и что?

— У них там сахарный завод, наверное, можно устроиться.

— У тебя какая специальность?

Ответила, но не сразу:

— Вообще-то поваром работала…

— А там кем рассчитываешь?

— Как получится.

— А чего ты зимой наденешь?

Поколебавшись, она сказала:

— У нас знакомый есть под Сухуми… у Аллы Константиновны. Свой дом, сад. Ну, и насчет работы может похлопотать.

— Он ей это обещал?

— Не обещал, но…

— Да, — сказал Батраков, — один план лучше другого… У самой-то родные есть?

И вновь пауза.

— Есть. Но можно считать, что нету.

— Ладно, — сказал Батраков, — прорвемся… Значит, так. Курская бабка, сухумский знакомый — это все одно воображение. Короче — оставайся со мной.

— А я не с тобой, что ли? — шевельнула она губами и опять пошел разговор кожи с кожей, сладкий полет двух вмятых друг в друга тел…

Батраков отрезвел и заметил, что начало светлеть. Часа четыре, наверное.

— Так остаешься? — проговорил он безразличию, как о деле решенном и потому маловажном.

Но полет уже кончился, они вернулись, лежали теперь порознь, и она поинтересовалась с легкой настороженностью:

— А зачем это тебе?

— Значит, надо. — Он хотел сказать, что жалеет ее и любит, но чувствительные слова с языка не шли, и он объяснил, как получилось: — Такой бабы, как ты, у меня никогда не было.

— А много у тебя их было?

— Все мои, — в тон подначке ответил он. Но, убоявшись, что разговор сползет в шутейную болтовню, уточнил серьезно: — С десяток было.

— Богатый, — незло усмехнулась она.