Татьяна 100 Рожева - Восьмерка

– Присмотрюсь, – улыбнулась я.

– Вот вы не поверите, Татьяна, а я этот Новый год встречал один! Не жалуюсь. Но вот так…

– Почему один? У вас нет никого?

– Все у меня есть.

– Почему тогда?

– Ну, кто со мной хотел – с тем я не хотел, с кем я хочу – со мной не хочет. Вот сидел один. Никого не хотел видеть, – он вытряс сигарету из пачки и затянулся. – Год назад у меня случился облом. Везде! На работе привалило и в семье. И все в один год! Первый раз за всю жизнь один встречал Новый год. Дочь звала, не пошел. Ей двадцать пять, куча народу. Все молодые, пьяные, а я трезвый и старый, что бы я там делал?

– Почему трезвый?

– Я дал себе обещание не пить. Мало пить я не умею. Могу вообще не пить. Или запой. Я или пью или читаю. И то, и другое запоем! – заулыбался он. – Люблю читать. А вас где-то можно почитать? Женские романы, небось?

– Ни в коем случае! Только из жизни. Принципиально ничего не выдумываю. Что толку в выдумке? Человеческая фантазия однобока, половинчата. А уж женская – хорошо, если одна восьмая реальности… Чего уж там… Я вам пришлю ссылки.

– Хорошо! Я люблю литературу, где есть, о чем подумать. Не как у Толстого. Описание дуба на три страницы! Читателю нечего представлять, фантазировать! Все описано! И кому интересна жизнь другого человека, подробно, со всеми деталями? Он встал, он вышел, он сел, он сказал. Мне у Толстого боле менее нравятся Воскресенье и Анна Каренина. Хоть какие-то эмоции, чувства. Остальное – просто нудятина! К чему приводить цитаты на французском на полстраницы и мелко перевод? Зачем? Пиши сразу перевод! Хорошо, что его баба французский знала, переписывала. Лучше б он написал, как всех крестьянок местных перепортил, что у него сто или двести детей было! Может, он и писал об этом, но баба же переписывала, повыбрасывала все! – засмеялся он. – В литературе главное – думать, а сейчас деградация! Кругом! Цель в жизни – больше квартира, лучше машина, круче отель. Заработал – купил, заработал – купил. Там то же самое, в дорогом отеле на Мальдивах: море, пляж, бар. Зачем? – спрашиваю у таких. Ответ мне нравится: «а чо делать!» Действительно, а чо…?

– А чо, действительно? – подыграла я. – Люди стремятся к росту. Кто к материальному, кто к духовному.

Алексей Викторович выпустил дым вверх, в котором, как в вечернем тумане, на секунду скрылись холм носа и болотца глаз.

– Был наш друг один. Женат никогда не был. С последней девчонкой шесть, что ли лет прожили, жениться на ней он не собирался, она ушла. Ей тоже надо жизнь устраивать – кто ж выдержит неопределенность, причем во всем. Едешь с ним на ту же охоту и не знаешь, на день или на неделю. Ну, она ушла, а он уехал в Индию. Сначала слал мне фотки оттуда – загорелый, пьяный, весь в девках и письма – Леха, давай сюда, здесь дешевых баб и пойла – за…лейся! Причем палева нет, пойло местное, дешевое, но отравиться им нельзя. Он квартиру свою в Марьино, прям на полях аэрации сдавал за тридцать пять тысяч, это тысяча долларов, а там на жизнь тратил двести! У него еще оставалось на перелеты. Там все копейки стоит! Он одежду даже не стирал. Носит неделю свои штаны, майку и панаму, заходит в рынок с тряпками, и покупает такие же новые, десять рублей на наши деньги. Еда стоит – два-три рубля, и комнату снять – тоже копье. Он не в Дели, а так, городок, типа Люберец. Потом письма стали все длинней, про духовный рост, про Ошо. Это индийский философ, проповедует смесь буддизма и каббалы. О том, что все в себе… я в этом не понимаю. Так он приезжал когда, я его не узнал! Похудел на двадцать кг, курить бросил, говорит так правильно, все о духе, об энергиях… Там моя родина, – говорит, – вы тут в клоаке живете, поэтому и злые такие.

– А что его вдруг туда потянуло после охоты, пьянства и девочек?

– Не, он и раньше, как выпьет, начинал задвигать о монахах, о духовном пути, я за ним давно замечал. И, кстати, наш еще один общий друг таки уехал туда на год, стал монахом. И если в наших монастырях они пашут с рассвета до заката, то у них, наоборот, ничего делать нельзя. Вообще ничего! Они живут на подаяния. Так даже подаяния собирать нельзя! Они ходят по деревням в своих этих одеждах, а специальные люди, которым можно, собирают подати. Жители дают много. Это вековые традиции, культура. Так, друг говорил, самое трудное это как раз ничего не делать! Первое время, говорил, просто крыша ехала! Потом понял. Вернулся сюда с пустой головой в хорошем смысле и с диким желанием работать! А тот возвращаться не собирается. Вот думаю, может, тоже махнуть? Ну, его… все здесь… работа никуда не денется…