Джордж Мещерский - Мальчик Юра

Весь Васильевский остров словно бы продолжил Смоленское кладбище и потянулся к Пискаревке. И вот уже у 8-й линии, на углу Малого проспекта, рядом с керосиновой лавкой, возникла часовня св. Ксении Петроградской, блаженной утешительницы бедных людей. Тогда мальчик Юра повернул назад и пошел вверх по 12-й линии. Дошел до Графских домов. Последний раз поздоровался (а вернее — попрощался) со знакомыми старушками-француженками, доживающими свой долгий девичий век в доме напротив. И пошел к своему голубому ампирному особнячку.

У ворот дома, у проходной Витаминного завода, на чугунной тумбе сидел дворник Еремей, поправляя и затягивая прутья метлы алюминиевой проволокой.

— Ну, что, Джерри, — сказал ему Юра, — пора домой. Моя ностальгия скончалась. Я устал. Я удручен их нищенским тщеславием, их лживостью. Кто объяснит мне, чем может быть оправдана будущая (или, вернее, бывшая) смерть Норы Лазаревой, Юры Федорова, Вавы Косова?

Профессор Йельского университета и президент корпорации «Ностальгия» Джереми Лоустон встал с тумбы и прислонил метлу к воротам.

Они уходили. И говорил дворник:

— Друг мой, Джорджи, во всей этой нелепости и безалаберности, жестокости и любви есть своя исторически сложившаяся закономерность. Не суди свой народ строго. Все это — за грехи лжепророков его, за беззакония священников его, которые среди него проливали кровь праведников [11] Плач Иеремии, 4, 13. . Нет, не суди свой народ строго! Он дик и склонен к пугачевщине. И он вряд ли когда поймет, что демократия это не форма правления, а форма мышления граждан… Но Россия всегда была и всегда будет. Она горька, как запах полыни, но запах полыни сладок мне. И как куст полыни нельзя пересадить в ухоженный сад, так русский негоден для пересадки на чужую землю. Русский поэт, писатель, актер, художник стонут от чугунной российской несвободы. Но на чужбине каждый творчески увядает. Вспомни Бунина… Да и любой русский стонет от рабства, но, получив относительную свободу, мечтает о хозяине, который «строг, но справедлив». Правдолюбец ищет свою Голгофу (это — элемент славянского мазохизма: желание «пострадать за идею»), но обретя власть, не знает, как ею пользоваться. И либо сам становится деспотом, либо приглашает издалека Рюрика, либо власть подбирает случайная личность. Твои бывшие политкаторжане добились своей мечты — сбросили царя, — но сами стали помехой для своей власти… Или — вот еще: исторически русский не любит и даже презирает полицию, милицию, ЧК, КГБ, Охранное отделение, но всё это — именно те обручи, которые не дают развалиться российской бочке… Странный народ и странная страна! Салтыков — историк ее. Достоевский — диагност ее болезни. А каждый русский — все братья Карамазовы вместе… Я, уроженец Азии, люблю эту землю, как и ты любишь свой Васильевский остров. Я люблю этих людей. Их история много раз повторится. Будут падения — и будет величие. Но Россия всегда была и всегда будет…

Так, разговаривая о народных нравах и обычаях, о грустном русском фадо [12] Фадо — народный португальский романс о разбитой любви. «Шумел камыш, деревья гнулись…», о чеховском «злоумышленнике»-«демократе», о паскудном маркизе де Кюстине [13] Кюстин Астольф де (1790–1857) — маркиз, французский литератор, автор книги «Россия в 1839» с критикой царизма. (гомосек!), об «Истории города Глупова», о Рюрике и Труворе, о странной книге Сергея Нилуса и стамбульском меморандуме Парвуса [14] Парвус (Гельфанд Александр Львович, 1869–1924) — деятель российской и германской социал-демократии, проповедник теории перманентной революции. , о грузинских королях и брюссельской капусте, они перешли Дворцовый мост, миновали Александровскую колонну и побрели по бывшей Миллионной улице [15] Ныне — улица Халтурина. .

Внезапно дождь и слякоть исчезли и небеса прояснились.

Показался знакомый перекресток Пятьдесят седьмой стрит и Пятой авеню. Толпы людей в самых разных одеждах. Самые разные лица. Роскошные витрины знаменитых на весь мир магазинов.

Был полдень, время ланча. На углу Сорок второй стрит, у библиотеки со львами, играл маленький джазовый оркестрик. Огромный черный человек оттягивал струны контрабаса: бамм-бамм-бамм! Саксофон-сопрано — Толя Беневоленский, давний знакомый Джорджа. Гитара — бразилец из Байи. И ударник — гарлемский негр Папай Сейлер. Контрабасист играл и почти шепотом пел в микрофон: «Леди, би найс! Леди, би найс…» [16] «Леди, будь милой!» ( англ. — «Lady, be nice!») — слова из популярного блюза. Ему подыгрывала на электрическом органе тощая девица Аливе Ойл. «Леди, би найс! Леди, би найс…»