Юрий Хвалев: Я и графоман наивной звезды

Я сделал уже третий звонок, но дверь почему–то не открывали. Посмотрев на часы, затем на номер квартиры: все совпадало, мне должны открыть, вернуть мою рукопись. Я надавил большим пальцем на кнопку еще раз.

— Откройте же, наконец.

— Кто это?! — спросили за дверью.

— Это я, Лев Яковлевич! — ответил я, назвав свою фамилию, имя, отчество, от кого пришел и зачем.

Послышалось щелканье замка, дверь приоткрылась настолько, насколько ей позволила цепочка. В проеме показалась седая, козлиная бородка, картошкой нос, на котором находились очки с бегающими мелкими глазами, недоверчиво осматривающие меня.

— Вы, от Марии Степановны?

— Да, — сказал я. — Здравствуйте, Лев Яковлевич.

— Проходите. — Он жестом пригласил меня в свой кабинет, предложил сесть.

— Так это вы автор этого произведения? — он достал из ящика стола мою рукопись.

— Я.

— Написано хорошо, я бы даже сказал талантливо…

На моем лице появилась улыбка, я словно бабочка, порхал, размахивая зелеными крылышками, навстречу мне летела другая бабочка — это был мой талант, — размахивая желтыми крылышками. Мы встретились, затем она развернулась и полетела от меня. Я за ней, она в подъезд, я за ней, она в квартиру, я за ней, она в комнату, я за ней. В комнате, на кожаном диване, абсолютно голая, похожая на жабу, лежала толстая баба.

— Здрасти, — сказал я. — А где бабочка?

— Я ее съела и теперь я твой талант, — ответила баба.

— Вы?!

— Да. А то, что на диване лежу, я немного устала и решила отдохнуть, а голая, хотела показать себя во всей красе. — Ну, как, хороша ли я?

— М–м–м.

— Если хочешь, ты можешь заняться со мной любовью. Я знаю, что ты еще мальчик.

— С талантом заниматься любовью? Нет, извините. Вы лучше полежите, отдохните, а я пойду…

— Простите, Лев Яковлевич, что вы сказали?

— Написано талантливо, но сюжет наивен и мало интересен, очень много графоманства. Нужно писать красивее, глубже, интереснее, больше. Я на полях сделал пометки, замечания, рекомендации.

— Держите, — он протянул мне рукопись. — Когда все исправите, пусть Мария Степановна мне позвонит.

Я вышел из подъезда и направился к трамвайной остановке. Лев Яковлевич был шестым, или седьмым человеком, который редактировал мою повесть. Каждый, кто прикоснулся к ней, добавлял что–то свое, другой вычеркивал и снова добавлял, добавлял и вычеркивал. Если собрать все переделки вместе, получится совместное творчество объемом несколько томов наивного графомана. Вернее графомана наивной звезды. Пустой трамвай вез меня домой, сейчас у рынка он повернет налево, а у стадиона направо, проедет еще немного и тупик, конечная остановка. Даже если скомандовать ему, чтобы он сделал шаг влево или шаг вправо, выполнено не будет, рельсы не давали ему такого маневра, он ехал туда, куда пролегал путь. Я был частью этого трамвая. Почему частью? Я был просто трамваем, на двух ногах, со своими рельсами и тупиком.

— Мам, хорошо, что я тебя застал.

— Я уже убегаю. У меня лекция. Ужин на столе. Да, ты был у Льва Яковлевича?

— Был.

— Что он сказал?

— Сказал, что нужно писать глубже. Что–то на полях написал.

— Хорошо, мы с тобой все исправим.

— Мам, я с тобой хотел поговорить. Мне кажется, что повесть неудачная, ее место в мусорной корзине.

— Ты что еще такое выдумал?

— Я не буду больше ее править.

— Оставь прыщавое упрямство при себе! Хочешь к шлифовальному станку встать?!

— Мам, причем здесь твой шлифовальный станок?!

— Потом поговорим. Я побежала.

Это ее любимое выражение «встать к шлифовальному станку» Когда я учился в школе, она говорила: «Если не хочешь шлифовать пол, как тетя Люба, учись только на пять». Когда пугала армейскими страшилами говорила: «Если не хочешь шлифовать автомат, сапоги командиров, — обязан поступить в литературный институт». Я взял из отцовского кабинета большую советскую энциклопедию и стал искать на букву Ш…

— Так. Вот… Шлифовальный станок…

Прочитав и наконец–то уяснив в свои неполные восемнадцать лет, что такое шлифовальный станок, я улыбнулся. Оказывается, бывают даже планетарные шлифовальные станки.

— К черту бабочек. Я сам могу летать. У меня есть планетарный шлифовальный станок. Где здесь мой талант? Ей ты, женщина с опухшими сиськами, съела бабочку и прохлаждаешься, вставай с дивана и полетели. Только не говори, что природа на мне решила отдохнуть, я начинаю работать, первым делом я буду тебя доить. Нашим топливом будет твое молоко, перемешенное с моей многоатмосферной спермой. Ура! Земля уходит из–под ног. Полетели на встречу наивной звезде. Я дергал за все ручки своего планетарного шлифовального станка, откуда–то снизу вылетали отдельные листы моей повести, на которых было красным карандашом написано: «великолепное произведение» и подпись «Лев Яковлевич», «срочно опубликовать» и подпись «Лев Яковлевич», «присудить первую премию и выплатить гонорар» и подпись «Лев Яковлевич»