Юлия Александрова - Собачий вальс (рассказы)

— Или умирают, — иронично хихикнул следователь, и мне перестало казаться, что он относится ко мне с симпатией.

— И такое случается, — уже со злостью огрызнулась я. — Мы здесь с вами о превратностях жизни собрались поговорить или что? И, кстати, детективы я не люблю читать, так что и в этом вы ошиблись.

Дознаватель скорчил недовольную мину.

— Да нет, конечно, простите. О превратностях жизни поговорим после экспертизы, если понадобится. Так вы считаете, что ваш дядя просто упал с лестницы и всё?

— Упал и всё.

— Ну, хорошо, так и напишем, — следователь помолчал немного и, не поднимая глаз от разложенных по столу бумаг, как бы невзначай спросил. — Ваша дочь по-русски говорит?

Это уже ни в какие ворота не лезло.

— Кто? Сара? Она-то вам зачем? — я подскочила на месте от возмущения. — Может, она тоже дядю с лестницы толкала?

— Не берусь утверждать, — ответил милиционер вкрадчивым тоном, как будто был психиатром и беседовал с пациенткой, которая, согласно записям медицинской карты, подвержена беспричинным вспышкам гнева. — А вот то, что она могла что-то слышать, не исключено.

Мне не хотелось, чтобы Сара приходила в предбанник и разговаривала с ним.

— Нет, она по-русски не говорит и почти ничего не понимает.

Следователь не настаивал.

— Ну, хорошо. С ней я побеседую позже, опять же, если потребуется. Вы ведь пока здесь остаётесь?

Его последняя фраза прозвучала скорее настоятельно, чем вопросительно, и я ответила, что да, конечно. На самом деле, я намеревалась улететь как можно скорее, в понедельник или во вторник — у меня в сумке наверху лежал обратный билет с открытой датой — но следователю я предпочла не рассказывать о своих планах.

— И зря вы злитесь, Каролина Сергеевна, — вдруг ласково, по-дружески, мягким бархатистым голосом добавил он. — В моей профессии нельзя исключать любые версии развития событий. Я бы вам с удовольствием рассказал парочку интересных историй где-нибудь за чашкой кофе, и тогда вы не стали бы меня осуждать за сегодняшние вопросы.

«Значит, всё-таки нравлюсь. Приглашает меня, что ли?» — промелькнуло у меня в голове, и я тотчас же оттаяла, как брикет пломбира, который положили в микроволновку: он сохраняет прямоугольную форму, но становится мягким и пористым изнутри. По всему телу разлилось приятное тепло, и я нежилась в нём, согревая собственное самолюбие.

Следователь отложил ручку и развернулся ко мне в фас.

— Спасибо за ваши ответы, Каролина Сергеевна. Думаю, мы ещё увидимся, а пока зовите убитую горем невесту. Она одна, кажется, осталась?

Вот так: ни полслова больше про кофе, ни очередного намёка на возможную встречу в неформальной обстановке, ничего, только угрожающее «думаю, мы ещё увидимся», прозвучавшее обещанием вывести меня и остальных на чистую воду. Щёки горели так, что, сжав лицо ладонями с обеих сторон, я ощутила их пульсирующий жар. Мне было неловко от осознания нелепости своих подозрений, возникших в разговоре со следователем, и стыдно за глупые мечты о его симпатиях по отношению ко мне.

В гостиной я махнула несчастной Наташе рукой на дверь, чтобы она отправлялась на уединённую беседу с дознавателем, а сама поспешила вверх по лестнице в спальню Сары, где лежала моя сумка. Дрожащими руками я вытащила билет и начала, путаясь в цифрах, набирать номер телефона, когда услышала мамин голос за спиной.

— Что случилось? Кому звонишь?

Я, не объясняя причин, коротко сказала, что хочу улететь на следующий день и что звоню в аэропорт узнать, есть ли места на рейс до Лондона. Мама подошла ближе, поднесла мою руку к своим губам и погладила меня по голове.

— Не торопись так, останься ещё на пару дней. Улетишь в среду, как планировала, ничего страшного. Нам всем сейчас непросто. Вот увидишь, завтра всё образуется.

Мамины прикосновения оказались настолько неожиданными, что я растерялась. Что-то тяготило её, иначе она не стала бы так успокаивать меня — мы никогда, даже в детстве, не обнимались с ней и не целовались. Я сжала в ответ её руку, но когда она ушла, шёпотом, чтобы никто не услышал, всё-таки забронировала места на рейс во вторник в четыре часа дня: дольше оставаться в доме не представлялось для меня возможным.

Вечер воскресенья прошёл как в тумане. Мы не разговаривали, не обедали и не ужинали, а лишь обречённо слонялись из угла в угол, прятались по укромным местам, где нас не было видно, и разбрелись по своим комнатам в девять.

Я долго не могла уснуть, возвращаясь мыслями к событиям последних двух дней. Мне не хотелось думать плохо о родных, но смерть Виктора Сергеевича произошла как по заказу, и этого нельзя было отрицать: он явно мешал и маме, и Кристине — и его не стало. Я по-прежнему не жалела о нём — он был для меня чужим человеком и, к тому же, не вызвал ни грамма симпатии. Я несколько раз задавала себе вопрос, изменится ли моё отношение к маме или сестре, если я узнаю о них нечто ужасное, но ответа не было, как я ни старалась проиграть в воображении возможные сценарии. Не подлежащими сомнению казались лишь две вещи: первое — то, что я хочу побыстрее уехать и поскорее забыть обо всём, и второе — что не жажду торжества справедливости. Ситуация представлялась мне безнадёжной, сомнения не отпускали, и на такой унылой вопросительной ноте я погрузилась в беспокойный сон.