Валерий Митрохин - Уйма

— Они давно без кожи.

— Сомневаюсь.

— Попробуй! Это, в самом деле, не больно, — усмехнулась Эля и впилась маленьким ртом в прихваченное со стола пунцовое шафранное яблочко.

— Обойдусь!

— Обойти это невозможно.

— Помою руки уксусом. В багажнике хороший запас. Когда–то покупал рыбу мариновать. Надолго хватит.

— На сколько же?

— На месяц, если мыть один раз в день.

— А потом ни к чему не прикасаться.

— Поесть один раз в день вполне достаточно.

— Любишь рыбу?

— Могу только рыбой питаться.

— Не надоест?

— Через месяц эпидемия кончится. Не вечная же она.

— Для многих она уже кончилась, — Эля оглянулась на достархан.

— Ты имеешь в виду преставившихся.

— Ты хочешь отсюда выбраться?

— Я хочу выбраться отсюда, убраться с этого пляжа.

— Выбраться от слова выбор. Убраться от слова убирать. Первое — твоё. Второе — моё. Ты сделал выбор. А я ещё не убрала… не убралась… не прибрала… — она смеялась губами, глазами, плечами, грудями, пупком, просвечивающими сквозь ткань, — Но я скоро управлюсь. Скоро всё кончится. Давай. Подкрепимся!

— Давай линять отсюда, — сказал он.

— Ты боишься?

— Брезгаю.

— Вон сколько не распочатых бутылок, нетронутых плодов. Выпьем, закусим…

— Закусывать!?

— Да не бойся ты! Я знаю. Ничего не будет. Это мой пир…

— Пир? Твой?

— Я угощаю всех, кто хочет.

— Да кто ты такая? Богачка?

— Я состоятельная дама. Что в этом странного?

— То, что ты слишком молода для таких растрат.

— Для утрат, выходит вполне подходящая. Для затрат слишком?

— Сколько же надо иметь, чтобы так расточительствовать?

— Не иметь, а давать.

— Давать?

— Пиры дают.

— Но откуда у тебя…

— Люди умирают. Деньги остаются. У богатых большущие деньги…

— Ты хочешь сказать…

— Умирая, они всё завещают мне.

— Почему именно тебе?

— Долги отдают.

— Понял. У тебя состоятельные родственники.

— Скорее, бедные. Даже, я бы сказал, нищие. Но бывают исключения. Здесь вот всё бедняки.

— Надоело! — взорвался поэт, — Бывай! — он рванулся к машине и тут же почувствовал, как зыбучий огонь песка пропёк кожу ботинок. — Я поехал.

— Куда ты?

— У меня тут неподалёку дом. Я родился там. Жил в нём всё детство…

— Тебя там ждут?

— Увы! Там давно никого…

— Значит, там никто не будет нас отвлекать. Это я к тому, что мы могли бы туда вдвоём отправиться.

— Ты хочешь со мной?

— Супружница не нагрянет?

— Милазина за границей. Уехала по путёвке.

— Повезло ей. Избегла. Ну что, едем к тебе? — Эля выхватила со стола несколько длинных бутылок темного стекла.

Он сделал то же самое.

— Пригодится! — одобрила Эля. — А что на закуску?

— Рыба.

— Я её не люблю.

Эля вернулась к столам. Загрузила подол алыми яблоками, пунцовыми перцами, малиновыми помидорами и еще какими–то овощами и фруктами цвета крови.

Высоко поднятая юбка обнажила её тощие молочно–белые ноги и ничем не прикрытые ляжки.

Он жил, как вор. А умирал, как свободный. Он умирал, и в это можно было верить, потому что он отказался от охраны. Он ходил по городу открыто. Заглядывал в самые сомнительные заведения, как бы ища смерти. Он, как говорят, нарывался сам. Но, зная, что дни его кончаются, враги не стали тратить на него пули. Так они мстили ему. И так он избавился от постоянно преследовавшей его опасности. Все понимали это, но мало кто знал, что это он придумал однажды гениальный способ конспирации, позволившей ему убирать соперников и оставаться вне подозрений.

Их убивали в алфавитном порядке. В список, составленный им же, он внёс и себя. Как все, он прятался от наёмных убийц, которые не ведали об этой уловке заказчика. Как все его жертвы, он трепетал от ужаса, потому что палачи знай себе по очереди убивали всех приговорённых. Очень долго никто из жертв не догадывался о том, кто их уничтожает. Все они грешили на неведомую внешнюю силу, на неизвестного и могущественного конкурента, решившего таким вот кровавым способом присвоить то, что они успели поделить между собой.

Птица бросилась навстречу машине. Едва слышный удар о радиатор. Не очень большая птица в грязном оперенье.