Алексей Ерошин: Последний шаман

— Ввиду долговременного контакта с холодной водой подозреваю крупозное воспаление лёгких, — продолжал робот на пределе слышимости, — Высылка медика невозможна всвязи с потерей координат. Ваш маяк не работает по неизвестной причине. Сигнал вашей рации слаб и нестабилен, поэтому не поддаётся пеленгации. Рекомендую…

Улькан несколько раз пощёлкал клавишей связи, надеясь услышать ещё хоть слово, но рация упорно молчала.

Николай всё так же тяжело и хрипло дышал, изредка облизывая сухие губы. Старик напоил его отваром брусничника, найденного под снегом. Больной бессознательно проглатывал этот подслащенный чай, глядя в полог палатки пустым невидящим взглядом.

— Пей мало–мало, — говорил старик, — Улькан не дохтор, другое лекарство не знает. Его шапка в реке, бубен тоже. Как ему камлать, гнать Харги? Улькан больше не шаман… Вокруг много умных вещей, чтобы прогнать злой дух, но они не служат старому Улькану…

Такие речи приятно слушать Харги. Приятно видеть сгорбленного несчастьем старого шамана. Хоть глаза человека видят совсем не так, как привык Харги, он давно умеет смотреть на мир чужими глазами. И горе тому, в кого вселился Харги. Волк перестанет есть, низко нагнёт большую голову, побежит, захлёбываясь белой пеной, сам не зная куда, бросаясь на встречных–поперечных, да и просто на пни и коряги, терзаемый безотчётным бешенством, пока не упадёт, бездыханный. Сам медведь, таёжный хозяин, покинет нагретую берлогу и будет бродить бесцельно по округе, тощий и злой, растеряет свою силу и умрёт от голода. Что может поделать с Харги слабый старик? Пусть вздыхает над своим недвижным спутником, нагибается к изголовью, мочит иссушенные жаром губы, заглядывает в глаза. Он не увидит в них Харги. Харги уже прочно поселился внутри Николая, растворился в крови, проник в каждую клетку. Теперь ему недолго ждать своего торжества.

Когда запищал зуммер в чемодане с красным крестом, Улькан от неожиданности вздрогнул. Потом вспомнил, что настало время делать инъекцию Качи. С момента рокового выстрела прошло уже шесть часов. Улькан задумчиво погладил гладкую пластмассу инъектора и достал нож.

Харги внимательно следил за стариком, покуда не находя в его действиях никакой опасности. И белый продолговатый предмет в его руке почти не насторожил Харги. Когда Улькан, осторожно орудуя ножом, вспарывал рукав комбинезона Николая, обжигаясь о колючие искорки на концах перерезанных проводов, Харги проявил любопытство. Он встревожился лишь тогда, когда белый предмет с глухим хлопком впрыснул в плечо Николая дозу пенициллина. Но было уже поздно. Заметался в испуге Харги, забился в мелких судорогах, в лихорадочной дрожи, ускоряя кризис. Уставший от бесплодных попыток вырваться на свободу, обездвиженный, затравленно замер, с ужасом чуя, как с каждой минутой навсегда теряет свои чёрные силы…

Улькан выплеснул из кружки остатки чая и отряхнул с коленей галетные крошки.

— Ты хорошо спи, однако, — сказал он, указав мундшуком своей трубки на солнце, поднявшееся высоко над перевалом, — Теперь будет совсем хорошо, много здоровья.

Был лёгкий морозец. Николай стоял у палатки, чуть пошатываясь, и счастливо щурился на яркое, совсем уже мартовское солнце. Качи, выбравшийся из спального мешка, поднял голову и приветственно застучал хвостом по снегу.

— Ты представляешь, — сказал Николай, — Маяк просох и заработал. Сейчас мы заведем снегоход, зарядим аккумулятор и закажем с попутным почтовым малиновое варенье к чаю. И еще новый комбинезон, а то левый рукав теперь совсем не греет.

— Малина тебе сейчас шибко хорошо, — согласился старик, — Попроси мало–мало.

Николай с наслаждением потянулся, расправляя плечи. Даль была непривычно прозрачна и светла, как это бывает лишь в горах. Свежий снег ослепительно искрился на крутых склонах и широких лапах елей. Чистый морозный воздух бодрил, вызывая чувство неудержимой радости и ощущение абсолютной свободы. Хотелось прыгнуть высоко–высоко и достать рукой до самого неба.

— Какая красота, — сказал Николай, — Как будто во всём мире не осталось ни капли зла. Только добро и красота. И никакого Харги.

— Злой дух Харги больше нет. Однако, совсем ушёл, — улыбнулся Улькан, — Мало–мало чай пьём, потом думай, как дальше живи.

Николай набрал полную грудь хрустально–свежего воздуха, сложил ладони рупором и крикнул озорно, от избытка прилившей силы:

— Красота!.. Только мы! И красота!.. И никакого Харги!.. Эге–ге–ей! Харги нет!..