Алексей Ерошин: Последний шаман

— Ты ходи моей тропой много дней. Ты хорошо говори со мной. Твоя камера слышала мои слова, видела священный обряд камлания. Зачем это, если Харги нет? Люди погляди, скажи — совсем старый Улькан, однако, давно весь ум потерял.

— Что ты, — растерялся Николай, — Я вовсе не хотел тебя обидеть.

— Тогда зачем говори — здесь нет Харги? Разве старый шаман тебя когда–нибудь обмани? Если не веришь ему, спроси Качи, кто же там ходит в этой темноте…

Медленно, медленно замыкал круг Харги, раскачиваясь в своём страшном танце. Загребал снег полами длинной парки, хватал большими горстями, бросал в огонь. Трещал костёр, взрывался паром и снопами оранжевых искр.

Низко пригнув лобастую голову и щеря зубы в зверином оскале, так же медленно двигался за ним Качи, всем телом, напряжённым до нервной дрожи, каждым волоском вздыбленной на загривке шерсти чувствуя впереди нечто дикое и злое, но недоступное глазу. Оно продвигалось странной, вихляющей походкой, осторожно приближаясь к замершим у огня людям. И когда оно притаилось там, выжидая, Качи тоже весь напрягся в ожидании, подобравшись для решающего прыжка. Он не видел ни лиц людей, ни беспорядочно водящей объективом видеокамеры, лишь только какое–то смутное сгущение над костром. Из тьмы вдруг возникло нечто, мелькнула серая тень, словно мохнатая когтистая лапа скользнула по хозяйской парке…

Качи не увидел, как маленький жёлтый цилиндрик выпал из её прохудившегося кармана. Он увидел лишь мелькнувшую серую тень, и в то же мгновение сомкнул на ней свои волчьи клыки.

Вихрем прянул в сторону Харги, кинулся прочь, подвывая и кружась, бросая в небо пригоршни снежных хлопьев.

Качи, на долю секунды запоздавший с прыжком, перелетел через костёр и всей своей массой рухнул на Николая, повалив его в снег.

— Бес в тебя вселился! — чертыхнулся Николай, барахтаясь на спине под тяжестью собаки, — Да слезь же с меня, Качи!

Внезапно, резко и сухо грохнул выстрел, разметав по снегу угли костра. Громко взвизгнул Качи от испуга и боли, завертелся волчком, хватая пастью разорванный пулей бок.

— Патрон! — охнул старик, вспомнив об осёкшемся патроне, который сунул сегодня в карман парки. Он помог Николаю выбраться из–под обмякшей собаки.

Качи дышал мелко и часто, подрагивая от боли. Левый бок его был залит кровью. Когда его перекладывали со снега на парашют, он только тихо застонал, как человек, ища слезящимися глазами взгляд хозяина.

У старика, начавшего было разматывать бинт, в отчаянии опустились руки:

— Совсем худо Качи. Сейчас совсем умрёт. Однако, не надо мучить напоследок…

Улькан вытер набежавшую слезу и потянулся за ружьём. Но тут в глаза ему ударил ослепительный свет. Это Николай включил обе фары снегохода.

— Ты что это? Зачем? — нахмурился он, показав на ружьё, — Убери это сейчас же.

Старик вдруг послушно кивнул и с готовностью положил одностволку.

Николай торопливо раскрыл принесённый из снегохода оранжевый чемоданчик с красным крестом и вынул пневматический инъектор и кассеты с ампулами.

Улькан заворожённо следил, как Николай, быстро меняя обоймы, вводил собаке камфару и морфин. Потом он придерживал голову Качи, пока Николай выстригал шерсть, промывал рану, накладывал швы походным сшивателем и заливал их сращивающим коллоидом.

— Качи очень сильный, — осторожно заметил старик, — Когда дурной амикан, шатун, хотел есть Улькана, Качи ему не дай. Он схвати амикана сзади и держи, пока Улькан перезаряжал ружьё… Скажи, теперь он будет жить?

— Рана не очень опасная, — ответил Николай, — Крови он успел потерять немного. Надеюсь, всё обойдётся. Мы сделали всё, как надо. Теперь будем лишь четырежды в день впрыскивать ему пенициллин, чтобы не было жара и воспаления. Пёс крепкий, выкарабкается.

Николай приставил заряженный инъектор к бедру собаки и нажал гашетку. Раздался негромкий хлопок, Качи даже не проснулся.

— Видишь, как просто? Если хочешь, можешь делать это сам. Тебе будет приятно помочь Качи.

Старик ласково потрогал тёплый прибор и согласно кивнул. Потом облегчённо вздохнул и принялся подновлять костёр. Снова набив чайник снегом, он пристроил его над огнём и присел поближе к спящей собаке, уложенной в спальный мешок Николая.

За суетой они не заметили, как ветер утих, и теперь снег падал большими пушистыми хлопьями. Николай оттирал им забрызганный кровью рукав комбинезона. Старик задумчиво посапывал своей трубкой, временами вздыхая и скорбно покачивая головой в такт своим невесёлым мыслям. Николай тихонько потряс его за рукав: