Валерий Мусаханов: Нежность

Разошлись по баракам, и вот трекот стоит. «Извинится — не извинится?» Кто говорит, что ни к чему все это. Кто бухтит, что он бы на месте режима никогда бы не извинился. Ну такие обезьяны известны, он, пока внизу, его дерьмо жрать заставить можно, еще спасибо будет говорить, а чуть подымется, станет, не дай бог, начальником, тогда попьет кровушки. Эти-то самые подлые и есть. Навидался я у хозяина всякой этой шушеры.

Гудели, гудели по баракам, потом кто-то прибегает и кричит:

— Понесли в больничку Костю — извинился режим!

Я с нар соскочил и — в санчасть. Не пустили к нему, конечно. Но там Альгис Карлович, лекпом-зэк, сказал, что подлечат и выпустят, а мне завтра можно прийти.

Недели две лежал Костя в больничке. Я все ходил к нему. Так сяду возле койки и сижу, а он дремлет. Лицо серое, еще уже стало, но глаза откроет, а они такие же дерзкие и ни грамма в них никакой отдачи нету. Я все хотел у него спросить, что ему охота из-за этого мусорилы себя было гробить. Душа бы из него вон. Ну обозвал, а ты его тоже облай, если натура не терпит. Ну дадут десятирик, так кому это страшно. Но я не спросил, понимал, что не надо. А вот Федя Брованов так сразу и спросил. Но Федя грамотный, он издалека зашел, по-культурному. Он заскочил проведать, и я как раз сидел. Ну заходит Федя — они же с Костей никто, до этого и не разговаривали — и сразу ему сто в гору выписывает.

— Здорово, — говорит, — народоволец.

А Костя зенки свои зеленые скосил и отвечает:

— Ошибаешься, не тот.

— Тот самый, кто еще.

— Я волю не воевал.

— А зачем тогда вся атанда? — лыбится Федя.

— Есть такая абстракция, забытая…

— Просвети, — заводит Федя.

Но Костя тоже не тютька, не заводится, а с язвотинкой отвечает:

— Не поможет.

— Что, только ты и понимаешь? Монополия?

— Монополия у начальника режима.

— Ладно, лежи. Еще наговоримся, если не кинут тебя на этап, — Федя усмехнулся, положил на тумбочку кулечек самосаду и отвалил.

Я-то не очень понял, о чем это они спорили, но вижу, хоть и смеется Федя, а Костяша-то его смутил. Он и отвалил сразу, потому что козырей нет. А я думаю, правду сказал Федя насчет этапа. Теперь на Костю начальство зубок заимело. Ну я и сказал ему, а он это без внимания, а про Федю спросил, что, мол, за рыбина? Сказал я, что самостоятельный мужик, морячина.

Да… Но не по-Фединому вышло. Костю на этап не отправили. Он еще из больнички не вышел, а нашего режима уже куда-то на другую командировку перевели и прислали нового, молодяка, видно, только из училища. А Костя еще в бараке полмесяца покантовался; уколы ему лекпом делал. Поддошел-то он крепко. А блатные приходили все на него поглядеть, что за дух такой? Так, вроде к Самовару в гости, а сами на наш угол озираются. Известно, не любят они, гады, когда на колонне очень уж авторитетный мужик заведется и дерзкий. Ведь если работяги кого зауважают, то он может поднять их против блатных. Бывало такое на командировках, что этой сволоте руки-ноги ломали и в запретку выкидывали.

Но Костя жил тихо. Он ни с кем не разговаривал почти. Снова стал в лес выходить. Федя Брованов только повадился к нам. Придет, сядет на нарах и вот заводит Костю. Я прислушивался, о чем они разговоры ведут, вроде спорят все время, но, вижу, симпатизируют друг другу.

Словом, живем потихоньку. Срок идет. Костя уже совсем направился, не хуже прежнего пилить стал. И тут опять он кашу заварил.

Это уже вторая получка подошла. Свою первую он в трюме проголодал, и ее отправили на лицевой. А эту он сам получил. Бугор ему ничего, подходяще вывел, но он и работал без дураков. Ну, значит, получили денежки. У ларька толпа. Блатным тоже хлопоты — нужно общак собрать. У нас на колонне дань эта не так большая была: трояк с червонца. В нашем бараке Самовар собирал. Кто сам ему волокет, чтобы уже лишний раз не разговаривать. Ведь все равно платить придется, от дани этой никуда не денешься.

А Самовар, паскуда, дотошный. У нарядчика ведомость на зарплату перепишет и вот стригет работяг. Другие блатные хоть не мелочились: получил работяга, скажем, одиннадцать рублей, все равно трешку берут. А Самовар, как бухгалтер, скотина, высчитывает до копейки. Ну все платят. А куда денешься? Не дашь, так они, твари, впятером прибегут, и рыло набьют и денежки отметут. Платили все в зоне. Только с нарядчика не брали, с ларечника, лекпома, еще там с кое-кого из придурни, ну и с бригадиров, конечно, — это закон такой.

Значит, получил я двенадцать хрустов и сразу отдал этому гаду три шестьдесят, чтобы потом харю его сифилисную не видеть, чтоб не обращался ко мне. А он ходит по бараку, хвостом шоркает, собирает. Кое-кто из работяг смудрить хочет, жмется, говорит, что только пятерку получил. Ну Самовар в свою ксиву заглянет, если соврал, то по роже даст и все равно получит дань сколько положено.