Надежда Нелидова - Собачья старость

Храп обрывается. Он встает на четвереньки, выпрямляется и неуверенно, как слепой, идет в дальний угол. Вот он доходит до меня, водя перед собою руками. Нагибается, всматриваясь в мое перекошенное лицо остекленевшими, как белок мороженого яйца, полосками глаз под полузакрытыми веками.

Вот он лег рядом и гладит мое лицо ледяными пальцами, шершавыми от запекшейся крови. Особенно любовно он ласкает мое горло, и каждый раз, когда я судорожно сглатываю слюну, задерживает на гортани застывшие навечно согнутые пальцы. Толстым языком он пытается раздвинуть мои губы и проникнуть в рот. Засохшая под носом черная кровь царапает, крошится и осыпается на мое лицо. Он греет руки о мою грудь, он давит на меня, как камень! Он здесь, уберите же его! Я не делала тебе ничего плохого, оставь меня! – фрау Б-р билась и валилась на бок с плетеного стула.

Вдвоем с подоспевшей горничной мы подняли старушку, сквозь страшно стиснутые зубы втолкнули голубые таблетки, влили воды из стакана – ее больше полилось по морщинистому горлу – и поспешно вывезли в кресле на террасу.

На улице было еще очень прохладно – четвертый час в начале. По дорожке, ведущей от залива, бежала, громко болтая по – французски, молодая пара, оба в ярких алых костюмах, сами алолицые от отразившейся на их лицах утренней зари. Прямо под нами, у колонн они остановились и замерли, обнявшись. 0ни целовались, раскачиваясь и шатаясь от счастья…

Ночью от балкона потянуло свежестью. В проеме балконной двери было видно, как в черном небе двигалась, удаляясь, мерцающая рубиновая точка. Возможно, в этом самолете улетала фрау Б-р. Ей предстояло пересечь океан, который тяжко вздыхал внизу, могуче ворочаясь между материками. Сегодня, благодаря присутствию многих бодрствующих людей, она могла целую ночь не спать, была счастлива, весело поглядывала в окошко на звездное небо и попивала из термоса неизменный чай с молоком, фрау Б-р, которую на протяжении десятков лет сводили с ума ночные кошмары.

И медицинские светила, на приглашение которых не скупился молодой Б-р, только разводили над этим феноменом руками.

Проктолог Фёдор Иваныч любил после работы смотреть в звёздное небо. Часами всматривался в далёкую, властно всасывающую, полную тайны звёздчатую черноту. Дух захватывало, волосы на голове шевелились…

На чердаке был установлен самодельный телескоп с окуляром из четырёх стёклышек. С материалами и чертежами помог кандидат-астроном, которого Фёдор Иваныч пользовал массажем (нежным резиновым пальчиком) – и ромашковыми микроклизмами. Областные светила не вылечили застарелую болезнь, а ромашка помогла.

Пациенты уже знали: старались попасть на приём к проктологу, если к вечеру небо уверенно прояснялось. Тогда прояснялось, как нёбушко, и лицо Фёдора Иваныча: распускались морщины, расходились сурово сдвинутые пшеничные брови… Ну и хватит об этом. Ёрничать над профессией проктолога большого ума не надо.

Выйдя на пенсию, ни дня больше не проработал по специальности. Тут же устроился в больничном городке сторожем, сутки через трое.

«В бесконечном потоке жизни, частицей которого я являюсь, всё прекрасно, цельно, совершенно. Могущественная сила струится сквозь меня. Я радостно и свободно двигаюсь от прошлого к будущему. Я полон любви и созидания…»

Фёдор Иваныч снял старенькие очки, уложил во фланелевое гнёздышко футляра. Потёр усталые глаза. Включил грязноватый, захватанный электрочайник. Из-за форточки вытащил авоську с варёной курицей.

Всё здесь, в каморке, было родным, знакомым. Хорошая, не суетная работа: располагает к философии, к созерцанию. Ночи напролет штудировал толстые книги. Подчёркивал, делал выписки.

Когда слабые глаза краснели, выходил во дворик. Прохаживаясь, размышлял о прочитанном. Мысленно соглашался с прочитанным – либо, наоборот, яростно спорил. Хвалил – или негодовал… Кругом покой, шелестит листва на старых больничных липах. Сонные больничные корпуса, за забором серые громады многоэтажных домов. В них, как сурки, спят люди. Так и жизнь проспят.

Продрогнув, довольный Фёдор Иванович возвращался в душное тепло каморки.

«В бесконечном потоке жизни, частицей которого я являюсь, всё прекрасно, цельно, совершенно. Могущественная сила струится сквозь меня. Я полон любви и созидания…»

Ход мыслей нарушили звуки из кухни. Там, как всегда, что-то бурно жарилось-парилось. Красная от духоты, супруга Капитолина Григорьевна стучала ножом: крошила зелень. Ещё одна разделочная доска, вся в глубоких рублено-резаных рубцах, сочилась красным мясным соком. Фёдор Иваныч поморщился.