Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Когда подошли остальные, почти стемнело. Брэзелл и Скелли шли с Гвинет, держа ее с двух сторон под руки, Сидней был с Пегги, а Дэн вышагивал позади, держа руки в карманах и посвистывая.

— Вот так парочка, — сказал Брэзелл, — проторчали здесь столько времени наедине и даже за ручки не держатся. Тебе надо принимать укрепляющее, — сказал он мне.

— Рожайте ребят родине, — сказал Скелли.

— А ну вас! — крикнула Гвинет. Она оттолкнула его от себя, но засмеялась и ничего не сказала, когда он обнял ее за талию.

— А костерчик не разведем? — сказал Брэзелл.

Джин театрально захлопала в ладоши. Я хоть и любил ее, но мне не нравилось то, что она говорит и что она делает.

— Кто будет разводить?

— Вот у него, наверно, лучше всех подучится, — сказала она, показывая на меня.

Мы с Дэном собрали хворост, и, когда совсем стемнело, костер у нас уже начал потрескивать. В нашей спальной палатке сидели, прижавшись друг к другу, Брэзелл и Джин; ее золотистая головка лежала у него на плече; пристроившись тут же, Скелли нашептывал что-то Гвинет; Сидней с кислым видом держал за руку Пегги.

— Видал, какие сантименты развели? — сказал я, глядя на улыбку Джин в пронзенной огнем темноте.

— Поцелуй меня, Чарли, покрепче, — сказал Дэн.

Мы сидели у костра на краю поля. Море, отошедшее далеко от нас, все еще шумело. Послышались голоса ночных птиц.

— Ту-уит, ту-гу! Слышишь? Не люблю сов. Они людям глаза выцарапывают, — сказал Дэн, стараясь не прислушиваться к тихим голосам в палатке.

Смех Гвинет порхнул на залившееся лунным светом поле, но Джин, сидевшая с тем гадом, улыбалась и молчала, угретая его близостью. Я знал, что ее маленькая рука лежит в руке Брэзелла.

— Женщины, — сказал я.

Дэн плюнул в огонь.

Старые и одинокие, мы с ним сидели среди ночи, не ведая никаких желаний, как вдруг в свете костра призраком возник Джордж. Он стал рядом с нами, дрожа всем телом. Я сказал:

— Где ты пропадал? Тебя несколько часов не было. Что ты так дрожишь?

Брэзелл и Скелли высунулись из палатки.

— Привет, Коклюшка! Как твой папочка? Ты чем занимался весь вечер?

Джордж Коуклюш едва стоял на ногах. Я положил руку ему на плечо, стараясь поддержать его, но он оттолкнул ее.

— Я пробежал по всему берегу! Из конца в конец. Вы говорили, я не умею бегать, а я пробежал! Без остановки пробежал!

В палатке кто-то завел граммофон и поставил пластинку. Это было попурри из «Нет, нет, Нанетт».

— Ты бегал в темноте, Коклюшка?

— Бегал и быстрее вашего пробежал, — сказал Джордж.

— Ну еще бы! — сказал Брэзелл.

— Ты что, воображаешь, будто мы пять миль пробежали? — сказал Скелли.

Теперь граммофон играл «Таити-трот».

— Вы слышали что-нибудь подобное? Я же говорил, что Коклюшка человек удивительный. Он, Коклюшка, весь вечер бегал!

— Удивительный Коклюшка, удивительный Коклюшка! Удивительный! — затянули Брэзелл и Скелли.

Они с хохотом высунулись из палатки и в темноте были похожи на мальчишку о двух головах. А когда, обернувшись, я снова посмотрел на Джорджа, он крепко спал, лежа навзничь в густой траве, волосами почти к самому огню.

Ежевечерне после отбоя у нас в спальне было заведено рассказывать разные истории. Каждый по очереди вносил свою лепту и на пять-шесть минут во тьме завладевал сценой. Шли в ход и просто анекдоты с бородой: про то, что пьяный ответил папе римскому, и вся серия про англичанина, ирландца и шотландца на необитаемом острове. Но бывали и рассказы из жизни: случаи из недавнего прошлого, обрывки подслушанных разговоров, описания врасплох подсмотренных голых женских тел. Только Маркем упорно повторялся и по нашей дружной просьбе снова и снова рассказывал, как умерла его мать.

В те вечера, когда остальным порассказать было как-то нечего, выручал неизменно Маркем; никто не ждал от него ничего нового. Но нам того и надо было; рассказывал Маркем хорошо, и мы обожали его историю.

— Ну вот, значит. Как-то утром в воскресенье гуляли мы с отцом по Тэвисток-Хилл, и я спросил про маму. День был солнечный, начало мая, отец поглядел на небо и завел про то, какая она была красивая. Ну и вот, значит, когда мне удалось вставить слово, я спросил, как она умерла. Ну он вздохнул, значит, и велел мне подготовиться. Я сказал, что давно подготовился, и тогда он стал рассказывать, как они гостили у одних знакомых во Флоренции и как все поехали в горы охотиться. Поехали они туда на большом таком итальянском «пикапе» и настреляли птичек будь здоров. И вдруг — несчастный случай, мама в луже крови, итальянцы ломают руки, причитают: «Господи, пресвятая мадонна, какой ужас!» Тут я спрашиваю: «Что же у нее ружье, что ли, само выстрелило? Она его неправильно держала или как?» А отец говорит, да нет же, это у него ружье само выстрелило, и как чудовищно стать орудием смерти собственной жены, а я прямо по глазам его вижу, что он врет. Ну, думаю, никакой не случай! Небось убийство. Или что-то в этом роде, сами понимаете, после такого открытия не очень-то запомнишь, какие именно мысли были у тебя в голове. Почему я не сомневаюсь? Сейчас, ребята, скажу почему: потому что ровно через полгода после маминой смерти отец женился на ее сестре. На моей теперешней мачехе. И еще я вам скажу: я задумал зарезать эту парочку острым кухонным ножом. Ну не Гамлет я после этого? И мне все время, все время снится, как я натачиваю нож.