Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

— Пирушка, ссмотри, у меня вссе готово, давай, чего дожидаешься?

Он задернул занавески, зажег свечку и уселся на коврик.

— Некогда нам бездельничать — вон сколько съесть, надо. Два фунта в этой банке.

Энтони молча занял свое место по другую сторону свечки. Роберт не сводил с него темных искристых глаз-щелочек; щеки его разрумянились от возбуждения. Он подавлял смех, но стоило ему помолчать, как губы разъезжались и подергивались. И он быстро заговорил снова, небрежно и отрывисто, как бывалый гуляка-полуночник:

— Разопьем, что ли.

— Спасибо.

— Железная была мысль, понял, сскажешь, нет?

— Какая?

— Та ссамая.

Энтони на это ничего не сказал. Дело было мировое, нешуточное, и нечего болтать.

Роберт еле справился с разъехавшимися губами.

— Ну давай приложимся, гони штопор, понял?

— Какой штопор?

— Да ты што, понял, я же тебе ссказал: возьми штопор.

— А сам говорил — у тебя есть.

— Нету у меня — он в сстоловой, а там пол жутко сскрипит.

— Да ладно, обойдемся ананасами — они как у тебя, целыми ломтями?

— Откуда я тебе их возьму, на рождество ссъели — это перссики, понял — открывалку-то хоть принес?

— Какую открывалку?

Держа банку в обеих руках, Роберт шарил взглядом по полу. Он сердито хмурился, но на губах у него все так же играла улыбка.

— Да ты что, балда, — как же мы теперь бесс открывалки.

Энтони разглядывал медный каминный прибор, который так и блестел, отражал свечное пламя. Он протянул руку и потрогал набалдашник у кочерги, осторожно, как будто гладил незнакомую собаку.

Он вдруг поднял глаза и увидел, что Роберт ухмыльнулся во весь рот. Он хоть и понимал, что забулдыге надо быть мрачным, но чувства одолели рассудок. Он выпалил:

— Ну скажи, не мысль, а мечта — насчет пирушки?

Энтони чуть поднял брови. Слово «мечта» поразило его: оно было до странности точное и правильное. Поэтому-то он и предпочитал держать язык за зубами. Он задумчиво посмотрел на друга из-за бутылки, банки, чистых тарелок и ложек. «Неплохо придумано».

Заверещал входной звонок. Роберт кинулся в дверь, Энтони метнулся к окну. Через три минуты отец Роберта, в халате и шлепанцах, стоял в передней и беседовал с молодым полисменом, а тот крепко держал Энтони под руку. Мальчик был бледен, как смерть, глаза его округлились, но вид у него был скорее отрешенный, чем испуганный.

— Наскочил прямо на меня, профессор, у самых ворот — я подумал, что лучше с вами на месте разобраться.

Профессор медленно и задумчиво поглаживал лысину от лба к затылку.

— Но, Тони, я что-то не понимаю, что вы с Робертом делали? Зачем ты явился ни свет ни заря?

Энтони сказал отсутствующим голосом:

— Мы хотели устроить пирушку.

— Пирушку. — Профессор вдруг опустил руку и спросил: — Ах, вы, наверно, сидр пили? — Он обернулся к лестнице, где на верхней площадке из-за перил виднелись пижамные штанины Роберта, и позвал: «Бобби». Штанины исчезли. Профессор сказал:

— Роберт чересчур пристрастился к сидру.

— Иной сидр покрепче пива будет, — сказал полисмен с видом знатока.

— Вот и я говорю, сержант. — Оба строго посмотрели на Энтони.

— Сидр мы не пили.

— А что вы пили?

Мальчик слегка приподнял брови. Он не мог припомнить, чем разжился Роберт, а ведь это был их давний замысел, их сбывшаяся мечта.

— Фруктовые консервы, — неуверенно пробормотал он наконец.

Профессор улыбнулся, и его пухлая ручка снова поднялась к лысине. Он изумленно помассировал ее вкруговую.

— Господи, что это у вашего брата за обычай пошел — вламываться за полночь в чужие дома и есть фруктовые консервы?

Энтони не отрываясь глядел в окошко. Он погрузился в неописуемое переживание единства с полуночным миром, где даже небо и даже такие знакомые звезды смотрели по-особому. Это был мир, обновленный безмолвием и переполненный чем-то совсем неизведанным; на ум ему пришло слово «мировой». Но даже и самое слово это было какое-то новое.

— Фруктовые консервы, — сказал профессор.

— Ну да, фруктовые — ананасные.

Профессор засмеялся; и даже полисмен улыбнулся.

— Ананасные, — сказал он. — Мечта, да и только.

Энтони, вдруг пробужденный к обычной жизни, поглядел на них, раскрыл было рот, чтобы сказать, что ананасы здесь ни при чем. Но сомкнул губы и так ничего и не сказал. Он понял, что ничего, ничего им не скажешь так, чтобы они поняли. Они ведь уже решили, что на ребят не иначе как дурь нашла.