Стэн Барсто: Задиры (сборник)

Одиночество, на которое обрекает человека жизнь в обществе, где властвует дух конкуренции и алчности, особенно трагично переживается молодым поколением. Вступающей в жизнь, еще не сформировавшейся личности необходимо найти поддержку и понимание если не у старшего поколения, то уж обязательно среди своих сверстников. Но когда нет верных ценностных ориентиров, объединение молодежи происходит на ложной, порочной основе, на самом низшем, почти инстинктивном уровне сознания необходимости «быть вместе». У молодых людей в рассказе Алена Спенса «Блеск!» нет никакой определенной цели, они собираются вместе, чтобы провести как-то время и под охранительным ореолом принадлежности к «команде» чувствовать себя увереннее и определеннее среди «других». Неразвитая, дезориентированная личность готова принять любую цель, любой вид действия, лишь бы «выбиться в люди». Армия? Пусть армия. Драться в Ирландии с католиками? Какая разница! Можно предварительно потузить и своего же из «команды», раз он оказался католиком. Но Шагги делает это будто шутя и после как ни в чем не бывало идет с этим «папистом» на танцы. В Шагги есть задатки отзывчивого человека, но он может так и не осознать в себе эти свойства натуры, и они пропадут втуне.

Невозможность реализовать свои способности, замкнутость, изолированность «среды обитания» ясны и герою рассказа испанского писателя Сантоса Хесуса «Развалины».

В книге американского журналиста Стада Теркела «Работа» есть запись рассказа электросварщика Фила Столингса. Там встречаются таких два высказывания: «Все одно и то же, одно и то же, и потому, если начать думать про работу, мало-помалу спятишь». И другое: «Люблю соединять части вместе (он — сварщик) и смотреть, что в конце концов получается». Два в общем-то противоречивых высказывания, но их появление у современного американского рабочего вполне закономерно. Отвращение к работе, приобретенное на капиталистическом предприятии, и стремление, любовь к труду, свойственное человеку от природы, парадоксально уживаются в сознании. Американский журнал «Либерейшн», суммируя результаты многочисленных социологических исследований, так определяет отношение молодых рабочих в буржуазном обществе к выполняемой работе: она в их восприятии «грязна, бессмысленна, недостойна человека, однообразна, иррациональна, фрагментарна, даже лицемерна». Такое отношение к трудовой деятельности могло возникнуть там, где существует принудительный, несамостоятельный характер труда, где человеческое достоинство унижено зависимостью от власти хозяина, где царит полная регламентация поведения рабочего на предприятии.

Символом убийственности и уродливости работы выступает образ рыбной фабрики в рассказе американского писателя О’Рурке «Принцип личинки». Внутри этой фабрики царствует лед, который, «как страх», сковывает и не дает ей рухнуть, там властвует и смерть — тысячи рыбьих туш, одни нашли смерть в сетях траулеров, другие — в пасти своих хищных сородичей. А рабочие — они совершают свои однообразные операции в каком-то истеричном ожесточении, а под конец «судорожный приступ деятельности разрешается хохотом». Это их состояние сравнивается рассказчиком с психическим расстройством. И в то же время в том нетерпении, с которым рабочие ждут, когда закончится время их работы, «есть что-то самоубийственное» — ведь вместе с ним уходит и часть жизни.

Иная обстановка, иной характер повествования в рассказе «На лесосеке» американского писателя Кена Кези. Здесь подробное описание работы пронизано чувством уважения и восхищения нелегким трудом лесорубов. Здесь — воля и простор. Здесь человек «зачарован» тем, что он делает. Здесь еще не нарушена связь между исконной потребностью человека трудиться и самим трудом. Как не вспомнить тут слова старого шахтера из рассказа «Необъятность ночи»: «Стоит только начать, и ты уже никогда не сможешь уйти от этого: раз испробовав подземной водицы, ты всегда будешь возвращаться, чтобы испить ее опять».

Но вот совсем иное высказывание: «Мы переживать не будем, если стройка обвалится после того, как мы ее закончим». Эти слова принадлежат Карлу Гектору, герою рассказа шведского писателя Лу-Юхансоиа «Нигилист». Страшным, почти преступным равнодушием веет от этих слов. А человек, который их произносит, невозмутимо стоит с удочкой в руках на набережной Стокгольма и взирает спокойным, ничего не выражающим взглядом на своего собеседника. Все, что говорит Гектор о рабочей солидарности («Каждый думает о себе, как я. Никто от дружбы не выигрывает»), о политической активности («Не вижу, чтоб от этого была польза»), о духовной культуре («Все это для высоколобных, а не для нас, рабочих»), противоречит писательскому и жизненному опыту автора, тому представлению о рабочем, которое сложилось у него за долгий путь в пролетарской литературе. Он с тревогой осознает: Карл Гектор — олицетворение той омертвелости, к которой приводит отказ от активного участия в политической и социальной жизни, успокоенность и удовлетворение материальным благополучием. Но идеалы этого благополучия не его собственные, а штампованные машиной буржуазной рекламы. Он и сам ощущает это. Для него образцовый дом, где он обитает, и образцовая жена, с которой он живет, — нечто чужое и тягостное именно потому, что они — полное воплощение этих «идеалов». От них ему хочется бежать на мост к своим удочкам. Быть вне мира семьи, но и вне политической жизни — больше ничего не нужно этому «нигилисту».