Петр Кириченко - Вечером

Что уж я только не молол, зачем-то о бабушке своей вспомнил, чуть не стал родословную рассказывать.

— Не ходите за мною, — попросила она меня, да так печально, голосок у нее нежный. — Я замужняя.

Только это и сказала, повернулась и пошла.

— Ну скажите хоть, как вас зовут, — молю я и снова иду за ней. — Только это скажите… Нет, еще: где вас найти можно?

Я, наверное, отупел, встретив ее: твержу одно и то же, скажите да скажите. И за нею следую. Не привязанный, как говорят, а не уйдешь. А она все вперед вырывается, шаги убыстряет, рядом идти не хочет, и получается, что мы чуть не бегом. Не верится даже, что такое было, но было же, что тут таить. Бежал, как теленок. Но это-то ладно. Пришли мы на железнодорожный вокзал, она билет купила не то в Юдино, не то в Зеленодольск, на платформу вышла. А там народу — тьма, все стоят, поезд поджидают. Она место свободное нашла на самом краю платформы, так, чтобы я не подошел, и стоит. А мне хоть плачь. Поезд вот-вот подкатит, сядет она в вагон и уедет. И чувствую, что невозможно мне теперь с нею не поговорить, умом тронусь; и такое в голове творится — не передать; и если бы резали и убивали, все равно не ушел бы. Подобрался явсе же к ней, толкнул там, быть может, кого — не знаю, не помню, но подобрался и снова за свое.

— Неужели вы, — говорю, — ничего не понимаете?

И какая-то меня даже злость взяла, неужто, думаю, она и способна только на то, чтобы эту косынку так ловко повязывать, неужто так ничего и не понимает… И сказал ей все это. Она как вспыхнет, щеки покраснели, и, когда повернулась ко мне, думал, что ударит. Глаза засверкали, совсем потемнели. А народ вокруг прислушивается, некоторые говорили, да и те притихли.

— Уйдите от меня! — закричала она мне. — Это вы ничего не понимаете! Я вам все сказала!

— Хорошо, — ответил я ей тихо, отошел к ограде и, облокотившись на нее, устроился стоять. Ну, думаю, теперь-то я не отстану. Разозлился я не на шутку, потому что увидел — все она понимает. И когда кричала, зла у нее не было в голосе, крик только и отчаяние. Решил я, что поеду туда, куда и она, хоть на край света. А мне утром в Актаныш лететь… Ничего, думаю, успею. Гляжу на нее, а на меня народ глядит, осуждают, наверное. Ну осуждали они только до того, как поезд подкатил, а потом как ринулись в двери, забыли обо всем.

Она стоит, медлит отчего-то, а после все же вошла, но как оглянулась и увидела меня в вагоне, то сразу же вышла. И как-то так плечами передернула, вроде бы она презирает меня. Хорошо, думаю, пусть будет так, но все же я заставлю тебя говорить. И иду за ней. На вокзале на часы взглянул — без четверти девять. Это мы с нею, считай, три часа без малого ходим. Ну вот, идет она улочкой — на Баумана не вернулись, — потише какая-то, и освещение уже не то: тусклое, некоторые фонари не горят. Так, от пятна к пятну, и движемся. Вдруг она останавливается, сама ко мне повернулась и ждет, когда я подойду. Подошел я и говорю, напрасно вы, мол, убегаете от меня, ничего плохого я… Остановила она меня жестом, руку так вскинула, подожди…

— Как мне вас просить? — сказала она мне. — Я даже не представляю, но верьте, всю жизнь буду благодарить!.. Оставьте меня! Оставьте, я больше не могу…

И чуть не заплакала, отвернулась и слезу смахнула, может, и не слеза, но рукой так провела по глазам. Обидно мне стало, что все так оборачивается. Мне и самому нехорошо как-то стало; за что же, думаю, я мучаю тебя… ведь и мыслей худых у меня нет, но как бы все это высказать? Отчего же вот так получается, когда по-другому должно быть.

— Не бойтесь меня, — говорю ей, — только выслушайте… не бойтесь, я ничего плохого не сделаю, а вот в этом городе, быть может, и человека другого нет, кто бы так хорошо о вас думал. Я как увидел вас, то сразу же и пошел за вами. Поверьте, сам бы рад уйти, и вас не мучить, и себя, но не могу. Если не верите, на колени стану. Я как подумаю о том, что вы уйдете и я не буду знать, где вы, и не смогу найти вас, у меня в глазах темнеет и голова дуреет. Скажите, где я вас могу найти, — и я сейчас же пропаду. Поймите меня…

Она внимательно меня слушала, вроде бы и не боится. А я говорил и на лицо ей глядел — до того оно прекрасное, до того желанное мне, что схватил бы ее в охапку и не отпустил бы вовсе. И как подумаю, что она может повернуться и уйти, то мне нехорошо делается, злость какая-то появляется, взял бы да и палец себе открутил или по голове стукнул себя.

— Я понимаю, — сказала она, подумав, — я все понимаю, но я замужняя… Что же теперь делать.