Борис Верхоустинский - Перед половодьем

Матрос смущается.

– Ну, вот. Ну, что ты!.. Да, Господь с тобою!

Но маленький человек уже прильнул к загорелой руке алыми губами:

– Ты хороший, дядя, я знаю. Жаль мне тебя: у тебя сапоги с дырочками…

Матрос растроган, а на душе мальчика светло и печально. Вот глупости! Вот вздор! Шапка с золотистою надписью ему совсем не нужна. У него есть соломенная шляпа с красными лентами и меховая шапочка, в которой он похож на всамделишного солдатика.

…Спускаются по винтовой лестнице в общий зал 2-го класса.

У дверей матрос бережно ставит мальчика на пол и грустно говорит:

– Ну, прощай, пострел… Мотри, не вылазь боле на палубу: капитан крепко ругается – бесприсмотренным детям нету входа, воспрещается.

И нежно гладит белокурую головку корявыми пальцами, а смутная тревога медленно подползает к матросскому сердцу и щемит его и сжимает: впереди что-то неотвратимое, но что – неизвестно.

Маленький человек, войдя в залу, ищет глазами мать, но ее нет, вероятно, все еще спит в каюте. Ну, и пускай, тем лучше: час возмездия за утраченную шапочку отдаляется.

Присаживается на диван, обитый коричневым бархатом, и прислушивается, как два толстых дяди с массивными золотыми перстнями на гадких жирных пальцах оживленно беседуют о какой-то Холере и сапожнике, заживо похороненном в братской могиле. Там он очнулся и, кое-как выкарабкавшись из земли, побежал в город с яростными криками: «Бить докторов! Живых зарывают!» Люди взбунтовались, разбили бараки и убили фельдшера с сиделкой, а больных растаскали по домам.

Маленький человек затаивает в груди дыхание, широко открывая изумленные глаза.

– Не кушай яблок, – умрешь!

– Не пей, не спросись, – умрешь!

– Придет Холера и унесет тебя!

– Ого, – вот как, значит, мама не врет… Холера – длинная, черная, от нее бегают, от нее падают в корчах и навсегда засыпают. Вероятно, ее замок на высокой горе – кругом темные пропасти и нет дорог. Ест маленьких мальчиков, запивает кровью хохотуний девочек, как в какой-то страшной сказке. Еще она любит играть отрубленными головами, словно мячиками, и злобно хохотать при этом.

Внезапно мысль маленького человека переносится к свету: стемнело, вспыхивают электрические лампочки. Хорошо бы сломать вот это, с розовым абажуром в виде цвета. Странная штучка в ней: не то нитка, не то проволочка, не то серебряная паутинка. Горит, а не сгорает; спички сгорают, а она нет. Почему так?

Маленький человек задумывается, теребя медную пуговку синенького пальтеца. Скоро это новое занятие всецело поглощает его, он позабывает обо всем в мире, и о маме, и о лампочке, и о потерянной шапке с золотистой надписью.

Но входит мама, – входит так неожиданно, что пуговка отрывается и катится по полу.

Худощавая, миловидная. С глазами печальными и бледным лицом. Платье шерстяное – синее, на груди белые кружева, а на черном бархатном воротнике – брошка дутого золота. Пальцы рук длинные, тонкие, – душа покорная и мечтательная.

Мама встревожена:

– Ты здесь, Виктор? А я тебя искала-искала… Какой же ты нехороший мальчик!

И, помолчав, спрашивает:

– А где твоя шляпа?

Ну, вот… Так он и знал… Но только он ни за что не скажет, что его шляпу сдул противный ветер.

– Я… я… подарил ее бедному мальчику!

– Бедному мальчику?..Зачем врешь? Скажи лучше правду, куда ты дел свою шляпу?

Но маленький человек находчив:

– Да! Да… Бедный мальчик отвязал белую лодочку, взял мою шляпу и уехал… И уехал…

Увы! Сердечко не выдерживает тяжести лжи. Вздернутый носик краснеет от стыда и страдания, а пухлые кулачки работают над привычным делом – утиранием горьких слез:

– Хм!.. хы!.. хы!.. Шляпа утонула… Хы!.. хы!.. хы!..

– Как утонула?

– Хы!.. хы!.. хы!.. Ветер сдул.

– Так ты был на палубе? – ужасается мать, и маленький человек страдальческим шепотом признается:

– Бы-ыл…

– Боже мой! Ты злой, Витя, всегда огорчаешь бедную маму. Опять хочешь заболеть коклюшем?

Маленький человек два года прожил с матерью в небольшом именьице у бабушки и долгое время хворал. Отец же его, акцизный чиновник, уезжал куда-то в дальнюю командировку. «Вернувшись, он поселился в одном из губернских городов Поволжья и написал письмо жене и первенцу, чтобы приезжали. Но два года – такая гора дней и ночей, что маленький человек уже успел совершенно позабыть, что такое „папа“».

– Прости меня, я больше не буду.

– Нехорошо, Витя. Ну, где я тебе теперь достану новую шляпу?

Однако, мир заключен, и маленький человек это понимает. Слезы высохли, кулачки отработали, а васильковые глаза с жадным любопытством рассматривают бумажный мешочек в руках матери… Наверно, – ох! наверно, – в нем румяные плюшки или какое-нибудь сладкое печенье.