Изабелла Худолей - Сленг

— Доктор, помогите, нашему сыну…

Заметьте, на «Вы» и почти ласково. Каково?

Ситуация оказалась действительно серьезной. Остатки паров шампанского покинули мою голову еще в вестибюле, но все же ей пришлось тяжко. Парень был бледным до синевы, до какой‑то болезненной прозрачности, под глазами залегли темные тени. Все это — приобретение не одного — двух дней, а обнаруживало в нем хронического больного. Фельдшер Александр Петрович, который знал вся и всех, сказал, что совсем недавно парень пришел в неурочное время из армии, был списан по какой‑то болезни. Без сомнения, у него был разлитой перитонит. Губы его пересохли, потрескались и кровоточили. Со мной говорить о своей болезни он не пожелал.

— Дашь воды — скажу.

Он был сильно пьян, но все равно ему было очень больно.

А мне было гадко, вроде я измазалась в чем‑то позорном и несмываемом. С родителями я говорить не стала. Толку от них, пьяных, чуть, а видеть свидетелей своего позора не хотелось. Их выгнали.

к

Я приняла решение оперировать. Причина перитонита не ясна, поэтому разрез предельно широкий для самой тщательной ревизии органов. В брюшной полости, заполненной выпотом и кишечным содержимым, между петель кишок плавала картошка. При ревизии я нашла семь дырок в тонкой кишке. Красивых таких, кругленьких, меньше копеечной монеты с ровными свежими краями. Я не могла даже предположить причину возникновения этих перфораций, но не это меня беспокоило. Взяла для исследования край такой язвы, лимфоузел из брыжейки вблизи ее — разберемся после. Сейчас главое другое — за этой картошкой, пьяной компанией, моим сленгом, стрессом

— не проглядеть бы еще одну такую дырочку. Если останется хоть одна — все коту под хвост и он умрет. И я все‑таки нашла ее, восьмую дырочку. Нашла только после третьей ревизии. Она была по брыжеечному краю и брыжейкой же уже слегка прикрыта.

Гистологическое исследование причину болезни не прояснило. Поправился он и выписался довольно быстро. Моих новогодних собеседников, на которых я впервые проверила силу своего «искусства», я, Слава Богу, больше не видела никогда.

* * *

Как‑то невесело завершалась моя командировка в один из самых отдаленных северо — восточных районов края. Провожал меня на вокзал главный врач больницы, он же младший брат моей приятельницы — операционной сестры и мой бывший студент Володя. Мы ходили с ним по ночному перрону и он все рассказывал, рассказывал мне, как попал в переплет, согласившись взять этот район. Хотя ему говорили о неизбывной склоке в коллективе и о ее главных инициаторах, о разрухе материальной части, о бабьих сплетнях и домыслах, что как змеиный яд в малых дозах, отравляли жизнь его предшественнику. Говорили и о запойном пьянстве хорошего хирурга и приличного человека, и о непорядочности трезвенника. Все это он знал, но пошел. А сейчас, когда начато большое капитальное строительство и уходить уже не резон, сил нет терпеть.

— Что Вы думаете, вот и этим нашим прогулкам взад — вперед по перрону ночью будет дана соответствующая оценка. А я вроде и не боюсь этого, а вот не принял Вас в своем доме, а отвез в эту паршивую гостиницу, т. к. жена в отъезде. Родители мои, которые Вас любят, осудят меня и Лида, сестра, не простит. Как ни стыдно признаться, а испугался сплетниц. А они это тоже знают и еще пуще будут злословить…

Я слушала его глуховатый голос и видела вросшие в землю низкие кирпичные строения с мокрыми стенами снаружи и изнутри, т. к. с 1907 года уже нарушилась гидроизоляция. А об этом годе говорили, кричали, вопили чугунные литые порожки с этой датой. И они, некогда имеющие три измерения, теперь тоже вросли в землю и вровень с нею осталась их верхняя, изрядно истертая рабочая поверхность. 1907 год. Столыпин Петр Аркадьевич. Реформы или реакция? Революция или беспорядки? А затопленный канализационными водами типовой двухэтажный корпус хирургического отделения? Подвал там стал привычной выгребной ямой, а первый этаж благоухал выразительно и откровенно. Первый этаж хирургии… Похоже, что ты, Володя, действительно попался.

А меня, вдобавок ко всем бедам не чужого мне человека, огорчала бессмысленность моей миссии и тяжелая необходимость признать ошибочность этой затеи с курацией дальнего и неблагополучного района. В районе нет специалиста моего профиля, а главный не может быть и швец, и жнец. Мои рекомендации, требования, разборы ошибок на местном материале некому конкретно слушать, а потому большая часть усилий уходит в песок. Печально, но надо признать факт: два предыдущих моих визита и этот, вероятно, последний, общего убогого положения не изменили ни в корне, ни в деталях. Вот сейчас подойдет этот пятьсот — веселый поезд и утром я сойду с него в Краснодаре, признав свое поражение. Благими намерениями устлана дорога в ад. Намерения мои, дорога — их. Сколько же еще детей поплатится за необустроенность этой службы, за отсутствие специалиста, за зыбкую трясину здешнего медицинского микроклимата. Володь- ку она не засосет. Он вырвется. А кто же осушит и оздоровит это малярийное болото? Каково здесь жить людям и знать, что дома у себя помощи умной, своевременной и квалифицированной не дождаться? Кто виноват в том, что здесь ее нет, а рядом, в соседнем районе — есть? Именно такая, какой должна быть. И это состояние длится уже лет двадцать, если не больше.