Михаил Осоргин - Там, где был счастлив

В душную ночь ухожу на скалы. В прибрежном городке — храмовой праздник, и темнота ночи прорезывается дождем ракет. В этой любви к разноцветным огням есть что-то детское, умиляющее. На горах отвечают ракетами и взрывами петард. Потом все стихает, засыпает, и я, без сна, жду рассвета. Под утро — холодный ветерок. Наступает новый день, и число дней — считано. Их немного, и они однообразны.

Счет дней окончен. Остающуюся неделю отдаю Флоренции. Она также входит в список святых мест, дорогих воспоминанию, которые нужно посетить.

Во Флоренции я был не менее десяти раз. И всегда с вокзала, отправив вещи в отель, — шел пешком на Piazza Signoria. За то ли, что и сейчас я верен себе, — но только случается чудо: Флоренция чарует прежним очарованьем.

Профиль башни Palazzo Vecchio четок и выразителен, как музыка. Арно унизан береговыми огнями. Лоджи — как опустевшая сцена мистерии. Нелепый Biancone, окруженный блестящей бронзой черных фигур, художественно ужасный, зверски-добродушный Геркулес, колоссальная кисть правой руки Давида, и Персей, и статуэтка Донателло — все это слилось в изумительную гармонию, нарушить которой не в силах ни столики кафе, ни проезжий извозчик, ни подъехавшая группа велосипедистов, явных агентов наружной охраны.

А на пути — тr San MichХle, чернополосый собор с колокольней и крестильней, и грубый, точно наскоро сложенный из камней фасад церкви, через которую вход в святая святых гения Микеланджело — в гробницу Медичи. Всего этого слишком много для одного вечернего часа.

А утром открылась Флоренция с высоты могил Сан-Миньято. И это — не лучший вид на глубочайший и одухотвореннейший город Италии. Лучший — с высоты Фьезоле. Там я провел последний день.

Был юношей монах-органист, когда я впервые ждал заката в монастыре св. Франциска. Сейчас это — муж почтенный, умеренно дородный, красивый — но не как прежде. Тогда это был неотразимый красавец, умевший светло и спокойно носить свой ангельский лик. Теперь в его чертах усталость, но ясность прежняя.

Из новостей — миссионерский музей востока; а показывает его опять знакомый — худенький, умный языковед-францисканец. Из нестареющих, неволнующихся, всегда твердых, ровных, любезных и обстоятельных. На прощанье преподнес благословенный цветок, синеватую звезду с какими-то дьявольскими тычинками; и запах — тонкий яд.

Опустилось солнце, и качнулись на колокольне перекладины. Этого момента я ждал больше всего: красавец-монах — органист удивительный.

Они поют в унисон; сладости нашего церковного пенья они не ведают. Но орган покрывает голоса, наполняет маленький храмик, рвется наружу — благословеньем погружающейся в сумрак Флоренции. И, закрыв лицо, как делают добрые католики, я молюсь звукам, их бессловесному разуму, их могучей силе уносить с собою ввысь и вширь, очищать помысел и покоить философским покоем. Так ново и так странно молиться: земля сливается с небом и прошлое — с будущим. Как счастливы те, кто умеют молиться! Как им просто жить!

Я благодарен глубоко Флоренции за это последнее Ave Maria! Не растопив льда — оно согрело душу.

Дорога вниз, к городу. Он уже в вечерней дымке. Холмы дышат, знаменитые цветущие холмы. Прохлада, тончайшие краски земли и неба и веянье крыльев духа Тосканы.

Божественный город!

Я не прибавлю больше строк. Прощай, Флоренция!

И прощай, Италия!