Михаил Осоргин - Там, где был счастлив

Искать новой привязанности? Разве я — сума переметная? Воображать, что новый венский стул может заменить годами насиженное кресло? Он был для меня фокусом, в котором отразился весь Рим, — этот уголок любимого кабачка, и притом — мой, мой собственный Рим. С уходом его — порвалась самая прочная нить, заботливо скрученная судьбой — чтобы жить вне родины было легче.

Это больно. Даже объяснить не могу, как это больно! Даже при той привычке к потере близких, которую выработала в нас Россия.

Я здесь, в Риме, не один. Вчера с поездом приехал тот, с кем мы назначили здесь свидание.

Мы назначили его еще два года тому назад в Москве, в Большом Чернышевском, в самое безнадежное время. Тогда из России за границу людей нашего типа, явно инакомыслящих, не выпускали (не знаю, как сейчас). Не было ни журналов, ни газет (кроме казенных), и частные издательства дрожали от страха репрессий мелкой дрожью. Был холод, зима, день уходил на добыванье пищи, ночь — на невеселые раздумья и тревожные ожиданья стука в дверь (звонки в Москве тогда еще не действовали). И вот тогда, в минуты полной безнадежности, мы серьезно обещали друг другу встретиться в Риме и выпить кофе у Араньо. С той же вероятностью можно было назначить встречу на Северном полюсе, в чистилище Данте, на скрещенье двух каналов Марса.

Вскоре встретились… в тюрьме особого отдела. Спустя месяцы я ехал в ссылку в голодную губернию. Все это мало походило на исполнение общего нашего желанья!

И все же оно исполнилось. Пипистрелло кружит под потолком, а мы с улыбкой помешиваем ложечкой в чашке мокко.

Оба — старые поклонники Италии: бродили по ней, писали о ней, учили и других смотреть и любить ее.

Днем бродим по Форуму. Необходимо отыскать домик Цезаря, где меж стен росло шесть дубов, а у окна лежал камень, удобный, как мягкое кресло. Раньше я находил его по кудрявым деревьям и сидел в нем часами, особенно весной, когда всюду на Форуме — глицинии и красные маки.

Ищем вместе. Должно быть, эти самые стены. Где же молодые дубы?

Только шесть низко спиленных пней! Сторож припоминает: "Да, спилили их года четыре тому назад!"

Еще — утрата! Кому помешали дубы? Кто осмелился спилить их? Погибли краса и уют дома Цезаря!

И только красные розы и бассейны дома весталок помогают утешиться в новой невознаградимой потере.

Палатин стал садом, цветущим и благоуханным. Это его очень красит и совсем не лишает развалины их исторического величья.

Говорить не о чем. Мы отдыхаем в тени старых деревьев на холме, где возвышался когда-то храм богине, имени которой мне не вспомнить. Мы — на Палатине. Мы — в Риме! Те самые "мы", которые мечтали об этом, как о недостижимом более счастье!

На минуты я погружаюсь в мир былых ощущений. Если бы иметь силу продлить эти минуты!

Еще страничка давнего прошлого: рыжая подруга — собачка Филька. Если она жива — она в Риме. Я посылаю ей экспресс по-итальянски, в стиле любовной газетной переписки:

"Филька, которою не раз любовался на вилле Боргезе (времена счастливые — сны золотые!), приглашается прибыть завтра в обычное время в обычный уединенный уголок виллы".

В предобеденное время терпеливо жду на зеленой травке против зоологического сада.

Проходят минуты — напрасно. Рыженькой собачки нет. Проходит час — я грустно возвращаюсь мимо всех фонтанов виллы и Пинчо, где мы слушали журчанье струй. Филька — прекрасная, сентиментальная страничка прежней римской жизни. Если она не откликнулась и не пришла на свиданье, не значит ли это, что Фильки уже нет? Век собачки так короток!

Дома меня ждет ответная телеграмма: "Приезжай во Фраскати на виллу Альдобран-дини. — Филька".

Рыженький циник жив! Уже не так лоснится шелковая шерстка, тонкая вольтеровская мордочка поседела, потускнели усталые глаза. Но она узнала меня, и мы опять приятели.

Аллеями акаций в маленьком двухколесном экипаже подымаемся над Фраскати. Вдали — Монте-Каво; оттуда чудесный вид на озера Альбано и Рэми — в кратерах вулканов.

Однажды на самую поверхность Нэми выплыла огромная рыба, а с неба бросился на нее ястреб и вцепился когтями. Они долго боролись, и вода вокруг кипела. Два раза ястребу удалось поднять ее над водой, но она больно ударяла его хвостом. Два раза озерное чудище погружало ястреба в воду, но не могло преодолеть сопротивленья крыльев. И все же вода победила воздух: в третий раз погрузился ястреб и больше не выплыл; но когтей не выпустил.